"Владимир Рыбаков. Тавро " - читать интересную книгу автора

Устраиваясь на работу, Мальцев знал, что ему, родившемуся за границей,
не выйти и через десять лет из внутренних вод; да и лицо его не кричало о
благонадежности, а борода, с которой Мальцев не желал расстаться, доказывала
любому начальнику отдела кадров, что ее хозяин может совершить
непредвиденное. Но рабочих рук не хватало, и на малый траулер Мальцева
все-таки взяли. Когда шла рыба, люди работали зачастую по двадцать часов.
Потом наступали дни пустых сетей. Команда изнывала. Мальцев валялся на
койке, вспоминая странное свое прошлое и обдумывая опасное будущее. За год
до демобилизации его из армии мать добилась разрешения вернуться на Запад.
Она уехала, уплатив квартплату за полтора года вперед. Святослав часто с
усмешкой гадал: вернется ли его мать после долгой жизни-житухи в Советском
Союзе во французскую компартию или не вернется? Ведь она могла себя по праву
считать старой коммунисткой.
Дембельнувшись, Мальцев вернулся в Ярославль. Дверь квартиры отворилась
без романтического скрежета, и он как был, в шинели, повалился, не смахнув с
покрывала пыль, на материнскую кровать.
Ему хотелось, чтобы мать вернулась в компартию: змея кусает себя в
хвост, человек ест сам себя.
Пыль, поднятая телом, еще оседала, а Мальцев уже видел себя парижским
пацаном, идущим в школу по улице де Птит Эколь, будто не существовало ни
времени, ни памяти; видел себя убегающим из интерната, видел мать,
приучившую его пить молоко (и прочую детскую гадость) за здоровье Сталина.
Все в той стране Франции было умытым. Стены домов страдали только чистой
старостью, нищие были наглыми, а честные люди - столь обеспечены, что могли
быть добродушными. В общем, для Мальцева, - меньшее зло на земле.
После множества суток беспробудного пьянства, налитого стремлением к
свинству, пришло письмо из Ярославля в Ярославль. Без обратного адреса и без
подписи. Письмо сказало Мальцеву, что в трубе газовой плиты лежит его
французский паспорт. Он там действительно и был - синий,
республикански-опасный. На его имя и фамилию, но чистый, без виз и других
важных помарок. Святослав вновь рухнул на материнскую кровать, в которой
спала какая-то девица с трикотажной фабрики. Спала так, как спят молодые
женщины в выходное субботнее утро: тело не подчиняется ни будильнику, ни
гудку - только мужскому прикосновению. Мальцев сказал, обращаясь к спящей:
- Дура ты! А старуха моя - вот это женщина. Достала в Москве для меня
паспорт. Непонятно, как французы его дали: двойного гражданства у нас ведь
нет. За этот кусок картона мне грозит в случае чего не меньше трех лет
тюряги или другого санатория. Сжечь, съесть или сохранить? А? Спишь? Спи.
Голова с похмелья не болела, рядом лежал завтрак, просыпаясь бубнила
что-то женщина, - решение можно было отложить.
Уже когда Мальцев работал грузчиком в городской хлебопекарне, пришел из
Парижа от матери первый вызов. За отказом шел другой отказ. Знакомые евреи
приходили весело прощаться, обещали прислать открыточку из покоренного
Каира, а он все ждал.
Затем пришла весть, что мать повесилась.
Мальцев вытащил извещение из ящика, когда возвращался с ночной смены,
неся в себе не дающую сна усталость. Перечитав извещение несколько раз, пока
смысл слов не стал ясен, Мальцев бросил в стены сгустки ругани, проклятья
неслись по подъезду. Ему хотелось, чтоб по всей земле прокатилось, дошло до
спокойного уха последнего дурака.