"Святослав Юрьевич Рыбас. Что вы скажете на прощанье?" - читать интересную книгу автора

и не увидеть. Он связал разные времена от деревенской кузницы, почти
первобытной, до механических роботов, заменяющих человека.
Теперь он был один на один с собой. Наверно, впервые в жизни думал о
том, что все, что он сделал, лично для него не самое главное. Вот будут
писать его некролог, оно окажется главным для других. А для него, покуда он
не мертвый, - нет.
Дело в том, что он, как все нынешние люди, давно привык к техническим
открытиям и чудесам и уже сам не считал их чудесами. Просто была сумма
знаний - ничего, конечно, сверхъестественного.
Далекий, уже сказочный малыш, толкавшей перед собой по степной дороге
деревянную неуклюжую машину, был счастливее в своем неведении
Карташева-старшего.
"А как тот мальчик, с которым дрался Вадим? - вспомнил он и
почувствовал жалкое, похожее на раскаяние ощущение вины. - Вадим сбил его с
ног. Мой сын победил. Но, наверно, он потом не пошел к тому мальчишке, не
сказал ему, что злость осталась на ринге, что ему тоже больно в душе. Нет,
не пошел!.. А победитель должен объяснить сущность, иначе... иначе...
Мальчик мой, приходи скорее. Твоему отцу тяжело!"
Он вздохнул.
Потом скрипнула дверь, и потянуло из открытого окна сквозняком. Кто-то
вошел быстрыми легкими шагами. Это была медсестра, а не врач или нянька - те
ходили тяжелой неторопливой походкой. Карташев поднял руку.
- Проснулись? - с заученной лаской спросил молодой голос. - Доброе
утро. Я возьму кровь для анализа, а после - завтракать. Хорошо?
- Угу, - радостно прогудел он.
Он не произносил других слов, медсестра это знала. У нее заканчивался
последний час ночной смены; за ночь не удалось выспаться, она чувствовала
себя разбитой, помятой и с нетерпением ждала той минуты, когда уйдет домой.
Но она помнила, что и дома ей едва ли удастся отдохнуть. Сперва надо будет
проводить на работу мужа, потом отвести в детский сад дочку, на обратном
пути купить в магазине продуктов, приготовить обед, и уж только тогда она
сможет лечь и заснуть неспокойным сном. Все эти заботы, предстоявшие ей
днем, нехорошо и тяжело волновали сейчас медсестру, и она дорабатывала
последний час в напряжении, в досаде.
Отец держал руку на отлете с раскрытой ладонью и слегка сжимал пальцы.
Она поглядела в его заросшее черной щетиной лицо, на устремленные вверх
темные, запавшие глаза, на запекшиеся губы, и в ней что-то шевельнулось.
Медсестра взяла его большую руку и пожала.
- Угу-у, - еще раз прогудел отец.
И она поняла, что он говорил: "Доброе утро, хорошо, что вы пришли". Он
поддерживал ее, она уловила в его голосе ясное доброе чувство. Без слов это
чувство передалось ей. Медсестре стало неловко перед больным человеком за
свою молодость и здоровье, как будто она была виновата перед ним. Она легко
высвободила свою руку и отступила на шаг; она растерялась от чувства
доброты, возникшего в ней.
- Давайте, я кровь возьму, - попросила она и добавила, почти
воскликнув: - Это не больно, это совсем не больно!
У нее щемило сердце, когда она говорила это, но с каждым мгновением в
ней исчезало что-то едкое, тяжелое. "Мне двадцать один год, - подумала она с
радостью и, удивившись этой внезапной, остро режущей радости, свободно