"Владимир Рыбин. Забытая высота (повесть)" - читать интересную книгу автора

Молоко уже лилось чистое, голубоватое, и Бандура подсунул котелок, который
быстро наполнился, пенная шапка перевесилась через край.
- Погоди доить! - крикнул он. - Принесу посуду. Не пропадать же добру.
Он побежал к высотке и скоро вернулся, гремя котелками. Марыся доила в
большой бидон, который обеими руками держал танкист Кесарев.
- Тут тебе не бензоколонка, - решительно отодвинул бидон Бандура.
Но котелки, которые он подставлял один за другим, быстро наполнились, и
снова Кесарев пододвинул свой бидон, потом уж и не во что стало доить, а
молоко все стреляло белыми ленточками из-под рук Марыси, пенилось на узких
листочках травы.
- Да погоди ты! - снова крикнул Бандура и сердито оглянулся на
стоявшего рядом танкиста. - Не видишь, добро пропадает?! Тащи посуду. В
танке - не в сидоре у пехотинца, есть же что-нибудь.
Пришел лейтенант, остановился возле Марыси, смотревшей на него снизу
вверх и в растерянности все цвиркавшей струйками молока на траву.
- Товарищ лейтенант, да что это такое, - кинулся к нему Бандура. - Да
перестань ты доить! - крикнул на Марысю. - Люди не ели, не пили, а тут
молоко. Сухарей в сидорах - кот наплакал, но все же есть. С молоком-то они
за милую душу. Дайте передых славянам, пока тихо, пускай пожуют напоследок,
может, больше не придется. Чего стоишь? - напустился на танкиста, все
державшего обеими руками бидон молока. - Неси посуду!!
- Принеси там, - согласился лейтенант, махнув рукой. И присел возле
Марыси, принялся рассматривать коровье вымя с таким вниманием, с каким
механик заглядывает под машину, выискивая неисправность.
Танкист убежал, и Бандура, сообразив, что его маячение тут совсем ни к
чему, попятился в кусты. А лейтенант все осматривал вымя, удивляясь тому,
что оно такое большое, гладкое, исполосованное венами, словно руки у
наработавшегося человека. Дотронулся до него пальцем, почувствовал телесное,
мягкое и покраснел. И обругал себя за свое непонятное ему самому поведение.
Повернул голову к Марысе, собираясь сказать что-нибудь и тем самым сбросить
с себя нерешительность, но будто разом перезабыл все слова. Никогда с ним
такого не было, да и не знал он, что такое может быть.
- Нельзя вам... - наконец выговорил Меренков.
- Почему нельзя? - живо обернулась к нему Марыся, и Меренков впервые
близко увидел ее глаза, темные, влажные от вдруг набежавших слез.
- Нельзя, - повторил он. Хотел сказать, что ее присутствие мгшает ему
быть командиром, смелым и инициативным, каким он был еще вчера, что бой,
решение о котором принял он сам, единолично, требует его полной готовности.
Ему лишь хотелось выразить все то, что он чувствовал, что так внезапно
навалилось сладким, непонятным, обезволивающим удушьем.
Но Марыся поняла иначе:
- А командир сказал, что мне можно остаться.
- Какой командир?!
- Тот, у которого воротник оторван.
- А, Гаврилов, - засмеялся Меренков.
В этот миг зашумели кусты, и он отдернул руку, встал. Кесарев брякнул
перед Марысей ведро и застыл балбес балбесом, не понимая, что лишний он тут.
- Неси сколько надоится, - сказал ему лейтенант и пошел к высоте.
Что-то сломалось в душе его. То был скован и угрюм, а теперь напала
непонятная веселость, желание мчаться куда-то, что-то делать. Будто бой,