"Владимир Рыбин. Трое суток норд-оста (Повесть)" - читать интересную книгу автора

каботаж не возьмут, раз уж даже к порту не подпускают..."
Девятым валом нахлынула тоска. Он торопливо оделся и, тихонько
притворив дверь, чтобы не разбудить сестру, вышел на улицу. Выложенный
разноцветной плиткой, тротуар был скользким от дождя. Гошка сошел на
асфальт дороги и пошагал вниз, к набережной, широко и решительно, как
ходил, бывало, когда спешил на судно, и как совсем отвык ходить в компании
своих береговых приятелей.
У стенки морвокзала стояли суда, уцепившись за кнехты толстыми
тросами. В их высокие борта, словно поросята-сосунки, тыкались портовые
катера, прятались от ветра. От маяка, что стоял на конце причала, был
виден длинный мол, отгораживающий бухту. Над молом сплошной белой стеной,
быстрой и подвижной, шевелились высокие буруны прибоя. Ветер ритмично
взвывал в стальных фермах маяка, в тросах, натянутых, как струны. Ветер
раскачивал железобетонную брандвахту с наветренной стороны пирса так
сильно, точно хотел вынуть ее из воды и положить боком на асфальт.
У стенки стоял сухогруз "Комсомолец". Возле него похаживали двое
пограничников, поглядывали вдоль борта. Это значило, что "Комсомолец"
отваливал, что он уже по ту сторону и что кромка пирса для него -
государственная граница. Братик знал, как не любят пограничники, когда
возле уходящих судов околачиваются посторонние, и на всякий случай помахал
рукой, будто у него там знакомые. Он никого не знал на судне. И очень
удивился, когда с высокого бака кто-то помахал ему в ответ.
- Привет! - донеслось сквозь шум ветра.
Теперь он смелее подошел поближе и разглядел матроса Тоню, с которым
плавал когда-то на "Кишиневе". Странное прозвище дали этому парню,
медлительному увальню с медвежьей силой. Но прозвище привилось, и вот
теперь Гошка, как ни старался, не мог вспомнить его настоящего имени, как,
впрочем, и фамилии тоже.
- Далеко собрались? - спросил он небрежным тоном.
- Цейлон! - так же небрежно ответил Тоня.
У Гошки защемило под мышками: на Цейлоне он не был, этот остров
представлялся ему сплошными мандариново-лимонными тропиками, где всегда
солнце, всегда штиль и улыбки длинноглазых красоток.
- Как жизнь на берегу?
- Лучше некуда! - крикнул Гошка и хотел добавить еще что-то нибудь
такое, от чего Тоня оставил бы свой снисходительный тон. Но тут на судне
захрипели динамики:
- На баке, отдать концы! Как якорь? Не заденет причал?
И Тоня сразу забыл о приятеле, низко перевесился через планшир,
словно хотел дотянуться до воды, и, не выпрямляясь, закричал в микрофон,
который тащил на длинном, свернутом в спираль проводе:
- Не заденет! До пирса больше метра!..
Черно-желтый портовый буксир, со всех сторон увешанный кренделями
шин, присел от натуги и потащил судно за корму на середину бухты...
Уже и пограничники давно уехали, и провожающие ушли, скрылись за
липами на бульваре, а Гошка все смотрел, как медленно и осторожно
"Комсомолец" выходил из бухты. Вот его красная труба проплыла над молом и
совсем утонула в белом прибое, шевелившем тысячами гибких пенных рук. И
еще долго стоял Гошка у кромки пирса, неотрывно глядя на буруны, за
которыми скрылось судно. И не было у него ни мыслей, ни желаний, только