"Жи-Ши" - читать интересную книгу автора (Четверухин Сергей)

ГЛАВА 4 СЛАВА

Текиловый дневник

Санта-Моррисси брякнул как-то в совместном с «Франц Фердинанд» интервью для NME: «Что ж, народу трудно вынести реальность в полном объеме. Они еле-еле справляются со своей частной жизнью». С Моррисси трудно спорить. Правда?

Dear Diaries … как молоко на губах. Нежно, трогательно и необязательно. Всю жизнь сжигал чужие дневники. И вот пишу собственный. Докатился. Преждевременная реинкарнация, как еще это назвать? А может деградация. Ведь я хотел разрушать, не строить. Разрушительный бог рок-н-ролла. Меня оправдывает только условие, которое сам себе поставил. Оно простое – я пишу дневник с соавторами. Лет ми интродьюс ю ту… Мой первый соавтор – текила. Ни строчки больше с амфетаминами, с опиатами, с псилоциби ном. Даже с душистыми соцветиями, взвешивающими мозг – ни строчки. Только текила! Много! Второй соавтор многолик. Если хоть один гаденыш когда-нибудь доберется до моих записок, пусть приготовится к лавине голосов святых, которые маршировали, маршируют да е ще приплясывают при этом. Санта-Смит, Санта-Боуи, Санта-Коэн, Санта-Кейв, Санта-Леннон, Санта-Моррисси… Они всю жизнь заменяли мне христианство, иудаизм, ислам, буддизм, государство и даже Санта-Клауса. Между Моррисси и Санта-Клаусом для меня есть одна п ринципиальная разница: в Санта-Клауса я давно уже не верю, а в Моррисси – еще да.

18 мая 2006 года

Пришел домой утром, включил телевизор, а там – про любовь. Долго ворочался, не мог заснуть, даже Мелаксен не помог. Думал, а что же люблю я? Что я больше всего люблю в жизни?

Понял, что люблю две вещи: когда мне платят и когда у меня отсасывают. Природа не была щедра ко мне. Во мне никогда не было магнита ангела-вызывающего-вожделение. В этом случае я просто брал бы деньги с длинной очереди желающих мне отсосать. А так приходится чем-то заниматься. Что ж, быть рок-звездой – не самая отвратительная работка на свете. Получше терроризма, политики, рекламы, офисного рабства… Не хуже, чем вкалывать бурлаком на Волге или крепостным крестьянином. Ведь они как-то жили? И некоторые доживали до тридцати пяти… Мне тридцать два и у меня пока все спереди!

20 мая 2006 года

Еще я люблю города. Как бурлак должен любить корабли. Без них его не будет. Без городов не будет меня.

В Самаре на набережной у пологого спуска к Волге, сгорбился дом. Красное кирпичное здание, постройки позапрошлого века отражается в зеленоватой воде. Знаменитый пивной завод «Жигули». В советские времена всю страну подкачивал единственным сортом пива. Разбавленным, и все же недоступным. Там до сих пор воняет хлоркой там варят пенный напиток с горьковатым привкусом солода. Если подойти с торца постройки, можно за символическую плату наполнить канистру свежим отваром прямо из заводских цистерн. Здесь же круглолицые бабули в шерстяных платках и в ватниках по погоде разложили на фанерных лотках соленую, копченую, вяленую, всеми мыслимыми способами оскверненную для пива рыбу из Волги. Угощайтесь, гости, чем река богата… Это – официальная достопримечательность. Для туристов.

На проспекте Маркса, во дворе дома N6 высовывается из-под земли заброшенный бункер. Бывшее городское бомбоубежище. Холм, в давние времена повальной гражданской обороны был насыпан посреди двора, с крохотной дверцей у подножья. Если надавить в кнопку звонка и назвать условленный пароль, можно пройти вовнутрь и недорого купить самую настоящую, свежайшую, наивысшего качества рыбную икру. Черную или красную. Это – для своих. Неофициальная достопримечательность.

Никто не знает, что Самара – город-бомбоубежище. Как Тверь. Или – Саратов. Тем более – Сызрань, Челябинск, Воркута, Сыктывкар. Чем меньше город, чем дальше от столиц, тем выше он в иерархии национальных бомбоубежищ. В ситуации бомбовой атаки на страну смертоносные заряды упадут на два столичных мегаполиса и – на пару десятков стратегических пунктов военного значения. Вся русская провинция – одно сплошное бомбоубежище. Я полжизни провожу в бомбоубежищах.

Но не за это я люблю гастроли. Беспрерывный чес, хаотичные метания по огромной стране. Жизнь пинг-понгового шарика… Я люблю мой бесконечный трип, независимый от погоды и от политики. Свободный от религиозных эскейпов и от экономической ситуации в стране.

Мой чес начался за год до дефолта 1998 года. Но в самый разгар кризиса у меня не стало ни одним концертом меньше. Бесконечный чес по бескрайней Родине. Он не зависит ни от желания артиста, ни от планов его менеджмента, ни от стратегии его рекорд-компании. Здесь нет смысла планировать туры, тебя требуют постоянно и повсюду. Сезонных спадов не бывает. Декабрь-январь: новогодние и рождественские корпоративы. Июнь-июль-август: профессиональные праздники – дни медика, строителя, шахтера, торгового работника, металлурга. А еще – всемирный день донора крови, день пивовара, день работника миграционной службы, всемирный день борьбы с опустыниванием и засухой. Сентябрь-октябрь-ноябрь: армянские свадьбы, дни рождения компаний. Февраль: выездные корпоративы в Тунис, Египет, на Мальдивы, на Майорку. Март-апрель-май: плановые стадионные концерты по всем пятнадцати городам-миллионникам и дни рождения тех, кто был зачат во время армянских свадеб в сентябре-октябре-ноябре.

Я по сто двадцать часов в месяц провожу в клаустрофобной капсуле самолета. Это пятнадцать полноценных рабочих дней по российскому КЗОТу. Тебя хотят, и ты должен лететь. Потому что концерты в моей стране – единственный источник дохода для артиста. Я люблю гастроли. Если их не любить, выжить в моей профессии невозможно.

1 июня 2006 года

В Хабаровске на улице Шевченко стоит здание краевой филармонии. Раньше здесь пел Шаляпин, Собинов. Теперь выступаю я, «Муммий Тролль» и даже «Ленинград». Это – официальная достопримечательность. Для туристов.

В здании медицинской академии на улице Льва Толстого расположился маленький уютный клуб «Hospital». Почти домашний. Чтобы войти в него, мало купить входной билет, нужно, чтобы тебя знали. Несколько видеокамер выхватят твой портрет уже на подходе к клубу, превратят его в цифровой код и передадут на монитор, установленный в кабинете директора. Теперь жди. По селектору тебя уведомят, можешь ты войти или нет. Если – да, то в клубе «Hospital» ты сможешь многое. Многое из того, чего не сможешь за пределами клуба. И даже – больше. Это – для своих. Неофициальная достопримечательность.

Я люблю гастролировать! Даже не потому, что в каждом городе, который мое поп-величество соблаговолит осчастливить своим дружественным визитом стоимостью двадцать тысяч евро, десяток-другой фанаток выстраиваются у служебного входа, готовые сделать мне минет прямо в гримерке перед концертом. Кто-то из них обязательно отсосет у администратора площадки за то, чтобы оказаться за сценой. Это увеличивает их шансы. А после концерта они подерутся друг с другом за право поехать со мной в гостиницу. Кто-то кому-то вырвет клок волос, кто-то брызнет в соперницу масляной краской из тюбика, в душе жалея, что это не серная кислота. Девушки гораздо злее парней. У меня есть фанатки, которые ездят за нами по всей стране. Группиз… Я до сих пор не понимаю, на какие деньги, а главное – зачем? – они покупают билеты. Их нельзя назвать глупыми, сумасшедшими или уродинами. Они красивы, образованы и прекрасно приспособлены к жизни. Но они ездят. Они делают это. Они выясняют на нашем сайте расписание концертов и съезжаются из своих городов к месту очередной оргии. Они уже переспали со всеми музыкантами моей группы. Некоторые переспали с техниками, осветителями и звукорежиссером. Ни одна не прошла мимо постели Вано, концертного директора группы, в просторечии – роуди. Они так часто с нами, что я уже привык к ним, как к членам семьи. «Эй, Лиза! А-а-а-а, ты не Лиза… Таня? Сделай мне кофе, Таня! Кстати, ты оплатила счета за электричество? Нам сегодня понадобится много электричества!» Когда все это закончится, когда мы наконец исчезнем, мне будет их не хватать.

Санта-Страммер молвил как-то своей фанатке в одном кэмденском баре: «Шла б ты на хуй! Коза египетская! У меня на тебя не стоит!» А он редко бывал неправ.

12 июня 2006 года

Я влюблен в свой цыганский образ жизни. Не потому, что в каждом городе организаторы концертов угощают меня любым химическим составом. О растительных я даже не говорю… Они угощают, ведь им важно установить дружеские отношения с артистом. Мне лишь приятно, что половина из них искренне любят мои песни.

Я люблю гастролировать, потому что я люблю города. Я закоренелый городофил. Идеальный городовой. Если график позволяет, я всегда закладываю в райдер один лишний день жизни в городе, где мы играем. Желательно день после концерта. Весь этот день я копаюсь во внутренностях города со страстью анатома-коллекционера. Я выискиваю, принюхиваюсь, я впитываю в себя город со всеми его ист– и вест-сайдами, с его ап– и даун-таунами. С его деловым сити. Я стараюсь выслушать как можно больше городских легенд, выведать как можно больше историй о подвигах городских сумасшедших, приоткрыть тайну местного значения, я даже знакомлюсь с дворниками. В каждом городе найдется такая мелочь, которую в упор не хотят замечать местные жители. Мелочь, которая засядет тебе в голову и расширит границы твоего мира. Она может вырасти в новую песню. Или – в поступок. Или – в глупость. Или – в новый город. Мелочь, которая невозможна в твоем родном городе. Впрочем, последние семь лет у меня ощущение, что я живу во всех пятнадцати миллионных городах России сразу. Так что у меня нет Родины. Кроме бомбоубежища…

15 июня 2006 года

В Ярославле сделали круглосуточное уличное радио. Делавары, как всегда, заплатили городским властям, и радио начинало вещать в шесть утра, на всю улицу… Там никто не мог спать после шести утра. Одинокий старик-ветеран, умирая от сердечного приступа прямо на мостовой, привлек внимание прохожих. Последними его словами были: «Я за вас кровь на войне проливал. Вырубите на хуй это ебаное радио!»

В Нижнем Новгороде через каждые сто пятьдесят-двести метров перемигиваются друг с другом коммерческие светофоры. Хочешь проехать быстрее или перебежать дорогу наглому джипу, засунь купюру в узкую глотку аппарата и – welcome!

В Перми в третьей колонне центрального автомобильного моста через Каму есть ржавая дверь, закрытая на висячий замок. Если открыть ее, можно спуститься в подземный лаз и пройти всю реку посуху, прямо под ее дном. Но до третьей колонны нужно сначала доплыть.

Во всех этих городах существует еще одна, общая достопримечательность. Горожане, столкнувшиеся с ней, вряд ли когда-нибудь забудут об этом. Их внуки будут слушать рассказы об этой достопримечательности не реже трех раз в год за праздничным семейным столом. Эта достопримечательность – я. Я и моя группа «Аллигархи», такие же отпетые эксгибиционисты, как их фронтмен. Наш концерт. Мое шоу. Мое шоу – не обязательно совпадает с нашим концертом. Мое шоу может накрыть людей в любой момент. В любом месте их тихого патриархального местечка. От него не скрыться в бомбоубежище. Ведь я с радостью готов выступать в бомбоубежищах.

В Петербурге мы снимали жесткое порно в самый разгар солнечного дня, между колонн Казанского собора. Всем возмущенным горожанам, заинтригованным туристам и милиционерам директор Вано показывал разрешение властей на съемку видеоклипа популярного артиста. Я читал это разрешение. Там так и было написано: «Разрешить натурные съемки в историческом центре города». Актрисы были рекрутированы накануне во время концерта в ДК Ленсовета. Прямо из зала.

В Е-бурге мы организовали стихийный гей-парад. Сделали себе макияж, напялили женские парики, платья, купили босоножки на шпильках сорок второго и сорок третьего размеров и прошлись в таком виде по улице Ленина. Милиции, вместо того чтобы нас арестовывать, пришлось нас спасать. Толпа рабочих, возвращавшихся с ночной смены на заводе, была готова оторвать нам парики вместе с головами. Правда, когда мы под усиленным конвоем добрались в отделение… нас оказалось не пятеро, а семеро.

Во Владивостоке, жарким летом 2003 года на центральной городской площади вдруг из ниоткуда возникли пять античных статуй. Это мы, секта самых сексуальных мужских тел в российском шоубизе, скинув исподнее и вылив каждый на себя по флакону бронзовой краски, отдали честь прекрасному языческому прошлому цивилизации. Тому прошлому, откуда все мы родом. Тому страстному времени, когда боги олицетворяли силы природы, потому что нет ничего фатальней сил природы. Как бы ни развивалась наука, какой бы разрушительной поступью ни мчался технический прогресс, они не в состоянии предотвратить ни единой вспышки молнии. Ни единого удара грома. Я лично изображал громовержца с венком на голове, Арик был Дионисом, Дёма – сатиром, Миха – Нептуном, с вилкой в руке, трезубцы мельчают, как и все на свете… А Сеня выбрал для себя роль статуи Свободы. Он непоколебимо уверен, что Свобода – античная богиня, и никто не может его в этом разубедить. Мы простояли, не шелохнувшись, с застывшими взглядами минут пятнадцать, пока Арик не раскололся, заржав на всю площадь. Какой-то малыш подошел к нему и пощекотал прутом яйца. Вот и все – преемственность установлена. Получить духовных наследников – главное, чего мы можем достичь здесь и сейчас! В этом единственный залог бессмертия! Когда мы исчезнем, будет кому продолжить шоу. Мы не исчезнем, даже когда исчезнем. Мы не исчезнем никогда.

2 июля 2006 года

Мы летим исчезать. Летим в Пермь, чтобы дать наше последнее совместное представление. Наше шоу подходит к финалу. Пора закрывать занавес и больше – никаких выходов на бис! Ни за какие деньги! Все устали, барабанщик сломал пять комплектов палочек, клавишник не успевает переключать регистры, басист обливается потом, гитарист меняет третью майку и второй комплект струн за два часа.

Я хриплю, у меня не смыкаются связки, но, как всегда, в конце выступления я должен представить тех, кто играл сегодня для вас. Кто играл со мной все это время. Кто довел вас до оргазма. Много… много раз! Благодаря кому вы никогда не забудете этот вечер, а в последнюю секунду вашей скромной жизни он промелькнет перед внутренним взором, в пестрой киноленте, где-то между первым поцелуем и неудавшимся ограблением банка.

Лет ми интродьюс ю ту май бэнд. Барабанщика зовут Сеня. Аплодисменты! – Дробь! – Четыре брейка! – Выход на тему!

Сеня уже полчаса в туалете вылизывает рыженькую стюардессу. Кунилигус – его страсть. Он да еще наш роуди Вано помешаны на кунилингусе. Предпочитают заедать его суши. Любимый головной убор Сени – белая шляпа с зеленой лентой, его любимая книга – «Страх и ненависть в Лас-Вегасе». Он – умелый моряк. Anarchy in UK!

Одна стюардесса в анонимном интервью журналу «Esquire» призналась, что, приблизительно на каждом третьем рейсе, который она обслуживает, кто-нибудь да занимается сексом в туалетной кабинке на высоте десять тысяч метров. Если верно то, что она обслуживает десять-двенадцать рейсов в неделю, то каждым третьим ее рейсом летим мы. Give peace a chance!

Я не возьмусь перечислять все житейские мелочи, которые ежедневно заполняют мир вокруг нас. Разбитые номера в отелях, оскверненные горничные, мордобой в залах ожидания бесчисленных аэропортов, накуренные нами таксисты, принужденные мчаться по встречной со скоростью сто пятьдесят в час, перевернутые автомобили, школьницы, которых мы научили делать королевский минет. После общения с нами они стали делать это лучше своих матерей. Shake Dog Shake!

Арик, наш басист, – Аплодисменты! – Арпеджио на четырех струнах! – Прыжок! – Поклон! – Арик спит у иллюминатора, обняв полупустую бутылку виски, и во сне, как обычно, причмокивает губами и ненавидит телевидение. Арик – телевидеофоб. Это от его руки в каждом городе погибают два-три телевизора. Обычно в гостинице, за кулисами и на концертной площадке. Организаторы – в курсе. Мы заранее вписываем в райдер уничтожение пяти телевизоров. На всякий случай, вдруг Арик окажется в хорошем настроении. Он брит наголо, его любимый цвет – оранжевый, его любимый басист – Мик Карн. Он – умелый моряк. Methods of Dance!

Мы безостановочно несемся по стране, как самум, иссушающий ветер пустыни. Мы летим, как орда дикарей-кочевников, стирающих прежнюю цивилизацию, чтобы кто-то, пришедший после нас, выстроил на ее руинах Гипермаркет. Мы – как сперматозоиды, впятером яростно набросившиеся на одну беззащитную яйцеклетку. Мы будем терзать ее до самой своей смерти. Мы не умрем, пока не оплодотворим ее нашим гневом, нашим страхом и нашим стыдом. Love will tear us apart!

Дёма, лучший гитарист после Джонни Марра, открыл ноутбук и пугает свою соседку отборным азиатским порно. Овации! – Двенадцать тактов забойного риффа! (Дёма ненавидит соло, называет их «ковыряния».) – Бросок гитарой в ударную установку! – Свист! – Истерика! Дёма предпочитает гонконгские икс-муви с групповыми изнасилованиями. Ну, как бы изнасилованиями. Девушки перед камерой делают вид, что им неприятно, когда кто-то хочет сделать им приятно, а парни делают вид, что им приятно, когда девушке неприятно. Все получили свои деньги и в конце всем – очень приятно. Тот еще шоубиз! Дёмина соседка, тетка лет пятидесяти – взбитый шиньон, выщипанные брови, осанка гардины, – сначала пытается возмущаться и даже вызывает стюардессу. Я искоса поглядываю в их сторону. Проходит минут пятнадцать. Теперь ее щеки раскраснелись, она прильнула к экрану, ее голова почти опустилась на плечо Дёмы. Дёма – единственный из нас, кто не пьет. Вообще не употребляет алкоголь, даже пиво. Только дует. Дёма похож на скелет археолога, выставленный в публичной библиотеке. Все его пристрастия – в прошлом веке. Его любимый кинорежиссер – Пазолини, любимая фотомодель – Анита Палленберг. Писатель и музыкант – Борис Виан. Не забудьте, если случайно встретитесь с ним: Дёма терпеть не может Джимми Хендрикса. Он очень умелый моряк. Paint it black!

Мы обычно рассаживаемся по креслам, которые разделены двумя-тремя рядами. Перелет для нас – способ побыть в одиночестве и каждому позаниматься своими делами. Только в момент, когда разносят еду, группа снова становится группой. Все начинают заниматься одним общим делом. Эти парни – не дураки пожрать. Meat is murder!

Миха! – Редкий экземпляр из племени королей синтезатора, который умеет одним пальцем играть тему «У Мэри был барашек», – Топот! – Улюлюканье! – Завывания секвенсора! – Вежливый реверанс! – отдает свой обед соседу. Миха до отвращения прагматичен. В этом он чем-то напоминает Мика Джаггера, певца одной британской группы. Миха подсчитывает суточный рацион калорий, которые должен употребить, он знает количество фрикций, которые пойдут его организму на пользу, он соблюдает режим дня, ходит в спортзал и в одиночку воспитывает в своей трехкомнатной квартире таксу по кличке «Питбуль». Что его удерживает с нами, ордой кочевников-бастардов? Большой гонорар? До недавнего времени мы были самой высокооплачиваемой группой в стране. Но это – в прошлом. Странно, почему Миха не соскочил, когда все начало постепенно сдуваться? Он с его банкирской интуицией должен был первым сделать ноги. Впрочем, мне это уже, как говорит Сеня, – по барабану. Скоро все закончится, мы исчезнем. Наше шоу взорвется прощальным салютом. И первый из нас, кто всплывет в любой точке мира, первый, кто оживет и вновь оседлает торнадо, я уверен, будет Миха. Даже сейчас в самолете он выстукивает на клавиатуре своего лаптопа очередной бизнес-план. Миха – клавишник во всем. Я знаю, он сейчас разводит инвесторов, чтобы купить два легендарных клуба. «CBGB» в Нью-Йорке и «Hacienda» в Манчестере. У него есть безумная мечта: он хочет повторить на этих площадках легендарные концерты великих групп, которые когда-то творили там историю. Если понадобится, потратив на это любые деньги. С оригинальными плэйлистами тех выступлений. Шоу «Talking Heads» в «CBGB» в 1977 году, «Ramones» там же в 1979, «The Smiths» и «New Order» в «Hacienda» в 1983, «The Happy Mondays» в том же месте в 1985. Миха – счастливый человек, у него есть прекрасная и несбыточная мечта. Потому что самое грустное в любой мечте – когда она исполняется и исчезает. Миха хочет показать всему миру этими концертами, как деградировала поп-музыка за последние двадцать лет. Я знаю об этом от общих знакомых. Миха не разговаривает со мной. Как и вся группа. Он самый умелый моряк. Queen is dead!

Я замерз. Я окоченел от холода, я круглосуточно занят его производством. Я самый популярный из всех холодильников на планете. Я – производитель и продавец льда.

Санта-Смит рассказал как-то в интервью журналу «Q» о самом разрушительном периоде в истории своей грустной группы: «Оглядываясь на все бухло и наркоту, которые мы тогда приняли… Мы подгоняли друг друга все время, чтобы увидеть, кто первым сдохнет. Это было правило, но пока ты еще не чувствуешь конца, ты не сдаешься. Я не мог сказать, когда и где я усну в те дни. От меня ужасно воняло… Мерз ко, правда?»

Если еще кто-то в этой стране думает, что быть рок-звездой – удовольствие, феерическое безумство, кайф, постоянное удовлетворение всех своих прихотей и вообще, удел небожителя, – он полный лох и кончит свои дни в богадельне.

Если бы хоть один человек в этом самолете знал, как глубоко мне наплевать на то, что происходит на сцене, за сценой и вокруг сцены. Мы летим в маленьком «ТУ-134». Протертые подголовники на креслах и круглые иллюминаторы, иссеченные мелкими царапинами, похожими на старческие морщины. На борту – не больше пятидесяти человек. Восемнадцать из них уже взяли у меня автографы. Если б хоть один из этих восемнадцати знал, что все, чего я хочу в этой жизни – стать легким. Таким легким, чтобы на равных присоединиться к облакам. Вот и всё… Anyone can play guitar!

Эй! Кто-нибудь еще обращает внимания на мое нытье? Последние два года каждый наш концерт кажется мне последним. Каждый раз, вылетая из любого столичного аэропорта, я обещаю себе, что мы летим не просто отработать очередной гонорар… Мы летим исчезать! Было бы здорово – раз! – и исчезнуть прямо на сцене! Но чтобы музыка продолжала звучать… Какая, к черту, музыка! Shadows on the wall!

27 сентября 2006 года

Откуда берутся демоны в нашей жизни? Выскакивают из подсознания? Выпрыгивают из табакерки? Вышагивают из Кремля? Мой демон, пошатываясь, вывалился из туалетной кабинки. На шпильках, в коротком облегающем платье, ярко-красного цвета, будто выкрасил себя от бедер до шеи губной помадой. Видок у нее, надо признаться, был изможденный. Должно быть, модель на диете, узник фэшн-концлагеря.

– Привет! Как самочувствие? – я просто пытался быть любезным.

– А-а-а… уже… уже нормально. Это ты?

– Нет, король Иордании Хусейн.

– Не умничай, тебе не идет… Нет… это правда – ты? Я твои песни знаю!

– Я тоже. Меня зовут Слава.

– Я… знаю. Это точно – ты!

– Ну вот, одна личность установлена. Давай определимся со второй.

– Ты про меня? Я – Белка, то есть… Лера… Нет, Белка! Слушай, поцелуй меня, а? Никогда не забуду!

Растерянности я не почувствовал. Ко мне с подобными предложениями обращаются по десять раз на дню. Даже предлагают за это большие деньги. Я избалован вниманием и давно устал от всего этого. Какая тут может быть растерянность? Но я зачем-то растерялся…

Она не стала дожидаться ответа и схватила мой рот своими губами. Во рту сразу возник знакомый с детства привкус. Кислый, затхлый, с блеклыми нотками перебродившего алкоголя… Определенно этот вкус не показался мне чужим.

– Прости-прости, я немножко не в себе, – она оторвалась от меня и вытерла свои обкусанные губы рукавом платья, – у тебя случайно нет жвачки?

– Терпеть не могу жевать. Предпочитаю нюхать. Хочешь дорожку?

– Ты чё? Правда, кокс понюхать? – она вывалила огромные глазища из орбит и уставилась на меня так, будто я и вправду был королем Иордании.

И в этот волнующий момент, когда она понимающе захлопала бесконечными, как у берлинского трансвестита Зигги Хайсмилда, ресницами, подошел Гвидо и, как обычно, все испортил. Большая страна знает Гвидо как моего продюсера, но я-то знаю его как отменного засранца, который, только дай ему волю, обосрет все вокруг: твой дом, твою кошку, твой гербарий, твои чувства, твою музыку, твою жизнь. Почему, в таком случае, я с ним работаю? Да потому что этот засранец – один из трех лучших профессионалов в стране. А я предпочитаю работать только с лучшими. Имея такие предпочтения, будь готов принимать этих деятелей с длинным шлейфом их самодурства, алчности, притворства, желания манипулировать всем, что движется. Главное, чтобы этот шлейф тащила за ними их свита, и ни в коем случае не позволяй превращать тебя в пажа. Те два других лучших продюсера страны, кстати, Гвидо еще мастер-класс по засранству преподать могут.

Голос Гвидо отдавал язвительностью:

– Читал сегодняшнюю «Экспресс-газету»?

– Ты же знаешь, я никогда не читаю газеты.

– Пишут, что ты со своей бандой после концерта в Саратове справлял нужду на их городском кладбище. Прямо на памятники. Что-то новенькое. Вандализма я за тобой раньше не замечал.

– Когда писали, что в Рязани я лишил девственности семнадцатилетнюю школьницу, ты почему-то не высказывался насчет рискованного секса. Ты вообще не интересовался, насколько это совпадает с действительностью. Ведь количество концертов после этой публикации увеличилось. В других городах люди захотели, чтобы газеты написали, что я и у них отметился.

– А сейчас меня это очень интересует. Не забывай, ты – мой подопечный.

– Это ты не забывай, что я – не твоя собственность. Ты занимаешься моими делами, управляешь бизнесом и зарабатываешь на этом хорошие деньги. Не нужно требовать от меня отчета в мелочах!

– Это – не мелочь, ма шер! Ты отлично играешь свою роль, но не перегибай палку! Секс и вандализм – не одно и то же! Не думаю, чтобы в других городах захотели, чтобы ты приехал и обоссал их кладбища. А когда они не хотят, это отражается на доходах. На твоих и на моих!

– А шел бы ты в жопу со своими доходами, если все еще веришь газетам!

Лицо Гвидо покрылось оранжевого цвета пятнами. Я и сам не ожидал от себя такой наглости. Послать в жопу продюсера, с которым работаешь, – каково?! Что скажут о наших нравах потомки своим глупым детям? Между нами, я уже пару раз посылал Гвидо. Но всегда – с глазу на глаз. На людях такое случилось впервые. Я уже порядком надрался, слегка вмазался коксом, но, со странным чувством уязвимости и растерянности, мог отдавать себе отчет, что я послал Гвидо – это невероятно! – только для того, чтобы порисоваться перед девчонкой! Перед этой заблеванной замарашкой в вульгарном красном платье, которая выскочила из туалета, с такими мерцающими глазами… Мистер Лавэй, что со мной происходит?!

Лицо Гвидо играло пятнами, как цветомузыка, а я ждал его реакции. Что он выкинет, старая пиранья? Отматерит меня в ответ? Ударит? Спляшет джигу на моем позвоночнике? Гвидо удивил. Он справился с собой:

– Ха-ха! Бисексуальные замашки? Хорошо, ма шер, мы вернемся к этому разговору, когда от твоих концертов начнут отказываться. Кстати, цена на них уже падает, ты в курсе… А пока я не хочу ссориться. У меня только есть к тебе одна просьба, – Гвидо обхватил меня за плечи и увлек прочь от остальных, а когда нас никто не мог услышать, процедил сквозь зубы: – Это даже не просьба, гаденыш, это ультиматум! Ни при каких – слышишь! – ни при каких обстоятельствах не трогай эту девочку! Ни взглядом, ни пальцем, ни тем более своим неразборчивым Ланселотом! Ты понял? Я на днях подписываю с ней контракт, и для нее будет очень – ты слышишь! – очень плохо, если она хоть на секунду попадет под твое влияние!

– Ты?! С ней?! – я не поверил своим ушам. – Контракт?! – Я оттолкнул Гвидо, как сковородку, о которую обжегся.

– Пойми, ты, самовлюбленный эгоист, – Гвидо снова перешел на вкрадчивый шепот, – я никому не позволю загубить мне нового артиста! А если эта девочка хоть на миг вообразит тебя героем, ее карьере – конец! Она нужна мне в абсолютном сиянии своей чистоты! Натуральном, несделанном, неспродюсированном! Это – ее природа, и таков будет ее образ на сцене. А общение с тобой любого ангела превращает в вульгарного джанки! Понял?! Только попробуй ее испортить! Я тебя предупредил!

– А если я тебя не услышал, то – что?! Закажешь меня своим ростовским партнерам? – если честно, я еще никогда не видел Гвидо таким страстным. Даже не думал, что он способен на сильные эмоции.

– Да нет, змееныш, зачем мне душить курочку, которая какает яичками Фаберже? Просто если моя новая артистка вдруг, с какого-то перепугу вообразит тебя героем, до ее сведения будут оперативно доведены некоторые детали твоей творческой биографии. И то, как тебе, пермскому люмпену, сочиняли этот бунтарский имидж. Ты еще не забыл, как преподаватель по актерскому мастерству репетировал с тобой твой первый мат на пресс-конференции? А как тебе ставили этот дикий взгляд исподлобья, а? Не забыл? И то, как тебе, деклассированному лоху, сочиняли песни, которые запела страна? Твой первый альбом?! Вместо этих идиотских баллад, с которыми ты ко мне приперся? Забыл? А мы напомним. И тебе, и ей.

– Ну, ты гнида!

– О! – его истерика мгновенно гаснет. – Вижу, ты понял, мой умный мальчик. Заметано, ма шер, – Гвидо тут же нацепил фирменную улыбочку Джека Николсона, похлопал меня по плечу и удалился, время от времени оборачиваясь и постреливая в меня из пальца.

А я на своих кривых и полусогнутых отправился в противоположную сторону. К бару! Внутри меня – пустыня недоумения, вокруг меня – светская Москва. Вечеринка «GQ». Мне улыбаются топ-модели в отставке и подозрительно прищуриваются их богатые мужья. Они-то знают, что их новоиспеченные жены были влюблены в меня задолго до выхода на свою «модельную» пенсию в неполные тридцать лет. Мне строят глазки юные пиарщицы, которых расплодилось по Москве, как бактерий в организме, лишенном иммунитета. Да мне – по фигу! Отличная работа для девушек: делаешь то, к чему приспособлен природой – строишь глазки, болтаешь анлимитед и получаешь за это немного денег, но главное – получаешь образ жизни, статус и перспективу. Сказать знакомым: «Я – пиарщица» всегда лучше, чем признаться: «Я секретарша».

Я протиснулся к стойке и немедленно получил свою порцию виски. Я выпил, но так и не понял, что со мной происходит. Гвидо прав, конечно, я не должен вмешиваться в его дела. Почему я должен возникать из табакерки и, как последний варвар, разрушать то, что он создает. Тем более Гвидо – отличный продюсер. Своим сумасшедшим, даже с точки зрения русской версии журнала Forbes заработкам я во многом обязан Гвидо. Артист, да еще такой неуравновешенный, как я, да еще с такой предрасположенностью к хаосу, к беспределу и анархии, не может в одиночку делать бизнес на самом себе. Да и какое мне дело до этой девчонки? Гвидо прав по всем статьям. Я попытался зомбировать себя детской считалкой, но быстро понял, что все мои мысли – сплошные самоуговоры. Я обречен. Я раб своих инстинктов. Если желание рвется из меня наружу, я не в силах его сдержать… Оно быстро превращается в намерение и транзитом – в поступок. Раб своей собственной лампы. Так я и сказал художнику Никасу, который поблизости полировал талию блондинке с диадемкой-ящерицей в волосах:

– Дружище, ты не мог бы меня выручить?

– Сколько?

– Нет, не это… Видишь вон ту рыженькую в красном бикини рядом с Гвидо? Выведи, пожалуйста, ее из клуба, только так, чтобы Гвидо не заметил. Получится?

– Ты уверен, мой маленький популярный дурачок?

– Йес, сэр! Йес, сэр? Да? Я – дурачок! Я твой должник.

– Смотри!

Спустя десять минут они, держась за руки, выскочили на крыльцо под расстрел немногочисленных потрепанных папарацци.

– Твой Гвидо просто рабовладелец. Я не мог уговорить его отпустить девушку потанцевать со мной! Пришлось схватить ее и утащить на танцпол, попросив Гвидо, напоследок не стрелять мне в спину. И знаешь, почему он не выстрелил? Только потому, что не захотел выглядеть гангстером перед журналистами, – с этими словами Никас вложил узкую ладонь Леры в мою влажную ладонь. – Владей!

– А Тони-Пони какие-то танцоры зажали у саббуфера, – пробормотала она невнятно.

Я схватил ее за руку, подмигнул Никасу, и мы начали наш грандиозный побег, как в замедленной киносъемке – прочь от клуба, от глаз, от вспышек, от светской Москвы. Прочь от Гвидо. Папарацци достались только сенсационные кадры подошв наших туфель. Modern Love! Она не сказала ни слова, вместо нее говорила рука, ее ладонь крепко сжимала мою ладонь. Modern Love! Мы добежали до угла, где тень давно уснувшего в два часа ночи жилого дома накрыла нас. Я резко затормозил под нависшим козырьком подъезда, она врезалась в меня, полетели искры, сжигая залежавшиеся на стылой земле желтые листья… Modern Love! И здесь я, не дав нам обоим отдышаться, поцеловал ее:

– Вот. Ты просила.

Через минуту подлетел мой автомобиль, фиолетового крика винтажный «Бьюик», и шофер Стас распахнул дверцу. Мы прыгнули на заднее сиденье и продолжали целоваться всю дорогу до моей знаменитой берлоги на Знаменке. Минут пятнадцать. В Стасе я уверен, никому из тех, кто знает Стаса, не придет в голову стесняться Стаса. Он настолько привык к подобным сценам, что даже ленится подглядывать в зеркало заднего вида. Наверное, никто в мире не видел документальной хроники про меня больше, чем Стас. Мы бросили его в авто, которое с визгом затормозило у двери, вихрем влетели в подъезд, не останавливаясь, продолжая целоваться. Кубарем ввалились в лифт, не разжимая объятий. У меня давно не было кого-то, от кого мне не хотелось бы отрываться. Примерно это я сообщал ей каждым движением своих губ. Она водила язычком по кончикам моих зубов так, будто хотела, чтобы я знал, что она совсем не такая смелая, как я о ней думаю. Нет, ей вовсе не страшно, разве только – чуть-чуть… Я на ощупь вставил ключ в замочную скважину и по тому, как беглая судорога сковала ее губы, зажатые в моих губах, понял, что она ощутила этот жест как неповторимую индивидуальность моего проникновения. Я медленно и плавно поворачивал ключ, чтобы дать ей понять мой стиль, мои повадки внутри. Она доверчиво проглотила мой язык. Мы уже сделали это, даже не раздевшись, даже не войдя в квартиру.

Она сама раздевала меня. Нет, она не делала это торопливо, стаскивая штаны вместе с трусами, как шлюхи-группиз. И она не делала это страстно, вцепляясь зубами в пуговицы рубашки, сопя и похрюкивая, как похотливые студентки. И совсем не делала это томно, разыгрывая каждый жест как мини-спектакль и танцуя с моим ремнем, как богемные барышни, и отыгрывая стриптиз, снимая с себя одежду, как кухарка листки с кочана капусты. Нет. Она делала это неумело и целомудренно, а я впервые за двадцать лет вспомнил, неважно…Я ответил ей тем, что перестал быть похожим на себя, я перестал узнавать собственное поведение. Я не бросился на нее, как возбужденный скунс, не задрал юбку и не запустил сразу руку ей в трусы. Я не нагнул ее лицом на кушетку и не загнал своего Ланселота в ее беззащитное укрепление. Я даже не бросил ее на колени и не стал прижимать ее губы к моей ширинке. Я медленно и нежно, пуговица за пуговицей, крючок за крючком – ой! – извини, заколка! – снимал с нее лишнее. Мы легли голые, держась за руки, и терлись друг о друга носами, будто это – самое прекрасное и важное, что есть в сексе. Ни один из нас не думал об оргазмах, мы испытывали непрерывный экстаз, едва касаясь друг друга. Вспоминаю, что вел себя настойчивее, даже когда лишался невинности.

Санта-Бирн однажды ответил на вопрос «почему он живет в Нью-Йорке?»: «В Нью-Йорке достаточно просто выглянуть на улицу, чтобы увидеть, как кто-то падает из окна». Он точно знал, о чем говорит.

Следующие часы были объявлены Юнеско временем нежности. Во всяком случае, на моей суверенной территории. Час проходил так же незаметно, как для древних абиссинцев век. А затем мы неожиданно и некстати вспомнили, что язык существует не только для ласк, и она вдруг стала очень любопытной.

– Ты правда трахнул больше тысячи девчонок?

– А правда говорят, что ты – и с мальчиками тоже?

– Расскажи мне про групповой секс?

– А правда, что секс под коксом в десять раз круче?

Я курил, она упиралась своими маленькими кулачками мне в грудь, махала ресницами, морщила носик, усеянный озорными веснушками. Все как обычно, но – все по-новому. Что со мной? Время от времени ее чувственный интерес сменялся профессиональным.

– В газетах пишут, что ты без порошка вообще на сцену не выходишь?

– А кто платит, когда вы на сцене ломаете аппаратуру?

– А за погромы в отелях?

– А штрафы за пьянство в самолетах?

– А кто достает тебе кокс на гастролях?

– А правда то, о чем говорил Гвидо в клубе?

Сначала я отвечал односложно почти на все ее вопросы. Потому что в моей голове тоже вертелись два вопроса, которые я так хотел, но не решался задать.

Первый:

– Какого черта тебя угораздило связаться с Гвидо?

Второй:

– Как ты умудрилась до этой ночи оставаться девственницей?!!

Нет, все-таки три вопроса:

– Почему ты выбрала именно меня своим первым?!

Конечно, она не ответила ни на один из моих вопросов.

Конечно, я поступал так, как обычно поступают мужчины. Говорил много и красиво. Шептал в ее маленькое круглое ушко про женскую утонченность, многозначительно бубнил об избранности мужчин, жестикулировал, возбужденно вещая о самолетах, лимузинах, городах. Я говорил много, но совсем не собирался удовлетворять ее любопытство. За исключением кладбища, о котором говорил Гвидо. В этом вопросе я был категоричен. Не ссал я на кладбище. Никогда! В перерывах между расслабленной болтовней, этим сексом подсознаний под гипнозом чувственности, я еще два раза вплывал в нее на своей пиратской шхуне. Она принимала меня покорно и радостно. Не как захватчика, но как освободителя.

– Ты чудовище!

– А я буду звать тебя крокодилом!

– Я такая страшная?

– Ты просто хищная… с такими зубами…

– Моя подруга в Твери зовет меня крысой…

– А я буду звать тебя просто… просто… просто…

– Не зови меня «просто». Зови как-нибудь посложней.

– Твое угловатое совершенство! Годится?

– Тогда я тебя… я тебя, – она предприняла неуклюжую попытку накрутить свои рыжие кудряшки мне на нос. – Лисий хвост!

– Why?!

– А вот так.

28 сентября 2006 года

В восемь утра нас вырывает из блаженства истошный сигнал моего Бьюика. Пунктуальный Стас примчался, чтобы везти меня в очередной аэропорт на очередной рейс в очередной город для очередного выступления. Чес никогда не считается с личной жизнью.

Я спешно варю кофе, она выходит из душа, раскрасневшаяся с мокрыми волосами и в моей рубашке, на несколько размеров больше ее тонкой фигуры. Этот клетчатый мешок, в который она влезла, завязав полы на животе треугольным узлом, как ни странно, делает ее еще более изящной. С этой минуты я знаю, зачем покупаю рубашки. Теперь, каждый раз подбирая в магазине фасон и расцветку, я мысленно стану прикидывать, как это будет выглядеть на ней.

– А зубную щетку тебе купим в аэропорту, – говорю я, бережно застегивая на ее мешке верхнюю пуговицу.

– ?????????????

– Ты летишь со мной.

– Я не могу. Дядя Тони сойдет с ума! И Гвидо… мы договаривались сегодня встретиться! Контракт! У нас – контракт! – наивная, она даже не спрашивает, куда мы летим.

– Дяде позвоним, Гвидо переживет, а завтра ты уже будешь дома. Будто и не летала никуда. Контракт… он – на много лет, тут один день ничего не решает. – А главное… у меня так давно не было кого-то, от кого мне не хочется отрываться…

Примерно это я сообщаю ей следующим движением своих губ. Поцелуя она не выдерживает. Спрашивает, обмякшая и разнеженная в моих объятиях:

– Куда летим?

– Тут рядом. В Питер. Твой парень сегодня – хэдлайнер фестиваля «Ракета».

– Мой па-арень? – Кажется она впервые произносит эти слова.

– Да-да, можешь гордиться, тебе очень повезло с парнем. Не каждому доверяют быть главной звездой на огромном шабаше, где играют Scooter, The Cardigans, Scorpions, ну и еще пара десятков наших лузеров.

– Cardigans?!! – ее губы растягиваются, полностью обнажая огромные белые зубы, и я понимаю, что этот аргумент полностью решает вопрос в нашу пользу. Меня только задевает, что именно этот аргумент. Но она немедленно исправляется:

– Мой па-а-арень?! У меня есть па-а-арень?! О! – ее глаза закатываются.

По дороге в аэропорт она весело трещит про любимую группу своего детства, про девочку на коньках, про «sick and tired», про то, что она знает все песни Cardigans наизусть. Даже напевает некоторые. Мы со Стасом ведем себя как благодарные слушатели.

В Питере – промозгло: ветер и морось, но организаторы бодро уверяют нас, что стадион имени Кирова будет набит под завязку. Почти все билеты проданы, да и в какие времена морось останавливала потомков революционных матросов, если намечался веселенький хелтер-скелтер?

Мы целуемся в палатке на бэкстейдже, пока мои парни заканчивают саундчек. Несмотря на бессонную ночь, спать совсем не хочется. Палатка обставлена в соответствии с капризными требованиями нашего бытового райдера, который, по моим сведениям, промоутеры от Калининграда до Камчатки единодушно признают «самым драконовским в российском шоубизе». Даже райдер Киркорова следует на почетном втором месте. Райдер – Бог, которому вынуждены поклоняться все организаторы концертов. Аминь!

Это лишь часть бытового райдера. Есть еще вторая часть, посвященная перелету, отелю, сцене и трансферу. А есть еще технический райдер…

Иногда я иду на компромиссы, особенно если в маленьком приятном городке люди искренне готовы предоставить сколько угодно махровых полотенец, но заказ хамона «Iberico Servano» может поставить под угрозу городской бюджет. Я делаю поблажки искренним людям. Однако сегодня – не тот случай. Фестиваль «Ракеты» финансирует ультралевая политическая партия, в качестве своей предвыборной рекламы. Мне наплевать на политику, когда надо идти на выборы, но не тогда, когда они приглашают меня сыграть для них. В таких случаях все происходит жестко, без поблажек. Максимальная стоимость выступления и максимальный райдер! Хотите власти – платите по полной! У меня еще остались несколько нехитрых принципов.

На столе – пирамиды бутылок коллекционного вина и односолодового виски в окружении фруктового натюрморта. Закуски из меню личного повара Элтона Джона до поры скрываются в генеральском походном холодильнике. В углу – плазменная панель, на которую с DVD-плеера транслируется концерт The Cure в Берлине. Таков сегодня мой источник вдохновения. Говорят, парни из «Нирваны» постоянно возили с собой в туры диски «Аббы». Чтобы разогреваться этой музыкой перед своими сумасшедшими гигами. Вот откуда растут ноги у истерического слэма. Лично я, когда смотрю концертное видео хорошего артиста, начинаю рыть землю и требовать сцену, невзирая на любое состояние организма. Господа эскулапы! Если я, паче чаяния, окажусь в коме, не надо сильнодействующих препаратов. Поставьте концерт Gorrilaz! Хорошее Live Show способно поднять меня из гроба и отправить на сцену. Проверено.

Перед входной шторой дергают за шнурок звонка, в палатку не так-то просто постучать.

– Войдите!

Шторка откидывается и перед нами предстает во всем очаровании своей нетвердой походки и манерных жестов Джонни Депп в образе капитана Джека Воробья. Конечно, это не сам Джонни, а переодетый актер, но в том, что возможностей у него не меньше, чем у капитана пиратов или голливудской кинозвезды, нам приходится убедиться немедленно. Джек Воробей вытаскивает из необъятных карманов своего камзола несколько резных табакерок, выставляет их в ряд перед нами и кончиком длинного ногтя по очереди откидывает крышки.

– Чего изволите, мои доблестные спутники? Ускориться? Красиво ускориться? Помечтать? Успокоиться? Взлететь? Сегодня у меня для вас любые ощущения. Сегодня – день открытых дверей в любые помещения. Сегодня проникаем сквозь стены! Референдум, такс-кзать, по всем насущным вопросам бытия. Выбирайте, не стесняйтесь!

Гаш, хэш, кокэйн, спиды… Каждая табакерка доверху заполнена продуктом, в качестве которого я абсолютно уверен. Потому что не первый год знаю Джека Воробья. Если честно, мы с ним – большие друзья. Я помалкиваю. Джек тоже молчит и красноречиво смотрит на Леру. Мы ждем.

– Это что? Кокаин? – она тычет пальцем в табакерку с порошком.

– Очарован, такс-кзать, вашим выбором, мадемуазель, – Джек Воробей галантно расшаркивается перед Лерой и подмигивает мне, – примите мои поздравления, у вашей дамы отменный вкус.

Пират удаляется, оставив на столе табакерку с белоснежным счастьем. Этот кокаин мерцает голубизной альпийских снегов. Я достаю из заветного кармана маленькую позолоченную ложечку:

– Второй дебют за одни сутки? Твое рыжеволосое высочество торопится жить… Осталось до конца дня успеть слетать в космос.

Она молча кивает головой, ее летучая челка скачет, целомудренно прикрывая глаза, в которых сверкает желание, любопытство, предвкушение.

В ней столько искренности и порочной невинности, что я, залюбовавшись, застываю с ложечкой, наполненной ослепительным порошком, и, не в силах двинуться, начинаю думать о себе в третьем лице, как о вампире, чья жизнь зависит от юности, которой он питается. Конечно, как все неофиты, она уморительно чихает, распыляя кокаин по всему походному убежищу. Конечно, я многократно показываю ей, как свернуть, как провести, как вдохнуть и когда выдохнуть. Я сам втираю ей немного порошка в десны, она в шутку посасывает мой палец в артистическом стиле грудных младенцев. Щеки немеют, тысячи ледяных иголок рассыпаются по гортани, наконец горящая лава заливает тело до краев, до кончиков ногтей. Мы активны, веселы, мы остроумны. Мы – огонь и лед! Мы упакованы.

И снова – звонок перед входом в палатку.

Лера начинает судорожно сдувать белоснежную пыль с зеркальца, со стола, со своих джинсов:

– Скорее! Спалимся!

Я смеюсь, как это могут делать только неприкасаемые или упыри, навсегда потерявшие всяческий страх. Здесь моя территория, мои правила, мой закон, моя религия. Фак зе руллс! Я кричу:

– Входите! Вам здесь рады!

Появляется длинноногая брюнетка, очень высокая и худая, кажется, будто она вот-вот переломится в талии. В Питере таких девушек любят называть загадочным словом «инфернальная». Ее подведенные стрелочками глаза кокетливо стреляют:

– Здравствуйте, я – администратор, меня зовут Аня. Я должна узнать, где вы будете ужинать после концерта?

– Какие варианты?

– Приглашаем вас на афтепати в «Декаданс», там ожидаются все участники…

– А еще?

– Можем заказать ужин в вашем отеле?

– А еще?

– У организаторов есть небольшой кораблик… Предлагаем устроить прогулку по Неве.

В этом месте Лера оживляется и тоном, отвергающим все возражения, произносит:

– Кораблик.

Аня что-то записывает в своем блокноте, бросает нам на прощание хорошо поставленную улыбку и исчезает.

Следом за ней в палатку, без звонка, – вот невоспитанные подонки! – один за другим вваливаются «Аллигархи», саундчек закончился. Мы отстраивались последними, значит, сейчас организаторы открывают вход и начинают запускать публику. Через полчаса заиграет первая группа.

– Пойдем погуляем? – Лера робко трогает меня за рукав. Похоже, она стесняется моей группы. Они не обращают на нее никакого внимания. Подумаешь, очередная телка фронтмена! Сколько они их видели за наши годы!

Мы выходим под накрапывающий мелкий дождик, главную достопримечательность Петербурга. Наши лица, как, впрочем, и внутренности, горят, освежающий дождь оказывается очень кстати. Вокруг суетятся менеджеры из команды организаторов, общаются друг с другом музыканты разных групп, кто-то выпивает, кто-то решает деловые вопросы. Несколько телекамер прицелились в известные всей стране лица, берутся интервью, выливаются потоки сплетен и цитат, превращенных в «собственное мнение», короче, происходит обычное варево на бэкстейдж.

– Слава, у нас проблемы, – ко мне подскакивает запыхавшийся поросенок азиатской внешности, в косухе, на его груди бэйдж «организатор».

– У Cardigans заболела бэк-вокалистка, срочно нужна подмена! У вас случайно нет девушек на бэках?

– У нас никогда их не было. Ты с кем-то нас перепутал! Хотя постой! Вот эта девушка, – мой палец упирается в Леру, будто уличая ее в преступлении, – она знает наизусть все песни Cardigans и вдобавок она – певица. Тебе сегодня везет, Наф-Наф!

– Я вас умоляю! Выручайте! – организатор готов захрюкать и немедленно вылизать ее всю, лишь бы она согласилась, – спасайте нас, выступление гостей – под угрозой!

– Нет-нет, Лисий хвост, так нечестно! Что вы, он шутит, я вовсе не… – Лера бледнеет, но организатор смотрит на нее как на икону. Да и мой взгляд, хоть и отравлен бесовством нежности, не сулит легкой жизни.

Лера в замешательстве. Лера в недоумении. Лера в панике. Лера не догоняет, Лера не всасывает, Лера не отдупляет. Мы ровно двадцать секунд наблюдаем, как ее рвет на части. Наконец Лера бросается на амбразуру дзота как Александр Матросов:

– Ладно… Я готова!

– Йес! – организатор подпрыгивает вверх метра на полтора, узкие щелочки на его восточном лице округляются.

– Гонорар не забудь закинуть! Деньги – в кассу, культура – в массы! – я беру Леру под руку, – и занеси вокальные партии к нам в палатку, сейчас подойдем.

Мы бредем за сценой, окропленные этим питерским гостеприимством – влажным ветром, после которого волосы нужно сушить, а рубашку выжимать. Вокруг суетятся десятки техников, журналистов, приближенных тусовщиков, барыг от шоубиза, пятисотдолларовых блядей. С той стороны сцены слышится нарастающий гул. Прокатившись от края до края огромной концертной чаши, этот гул достигает предельных децибел и переходит в рев, накрывая стадион, как первая волна цунами. Шоу начинается. Ведущий концерта – диджей с местного радио орет что-то неразборчиво, но очень эмоционально, с приторными пидорскими интонациями. Стадион перекрикивает его тысячью глоток. Конферансье-ведущий в подобных мероприятиях – фигура важная, возможно, самая главная. Он доходчиво разъяснит доверчивой публике, кем оплачен праздник и что именно этот кто-то хочет от благодарной публики взамен.

Фестиваль экстремальной музыки под патронажем шоколадных батончиков. Ты должен съесть их, чтобы вырваться за грани и пределы!

Марафон русского рока, при поддержке светлого фильтрованного пива.

Ты должен выпить его, чтобы быть вместе!

Балетные сезоны, представленные системой банковских переводов.

Ты должен переводить деньги, чтобы прослыть тонким ценителем!

Джазовый Опен Эйр при содействии правительства города и престижной марки сигарет.

Ты должен покурить сам, ты должен дать прикурить им, и тогда ты засвингуешь!

Не уверен? Засвингуешь, мы гарантируем!

За это ответит страховая компания!

За ней проследит депутат!

Его проконтролирует народ!

Народу не даст ошибиться Бог!

Бога на этой территории представляет комитет по религии при президенте этой территории.

Комитет по религии при президенте этой территории рекомендует всей пастве шоколадные батончики! Шоколадные батончики – причастие нового времени!

Вот и вся экономика!

Санта-Мартин однажды обмолвился: «Мне кажется, если ты преуспел, этого надо стыдиться». А вы что думаете?

Народ, собравшийся на фестиваль «Ракеты», подвывает и присвистывает пламенной речи конферансье о ведущей роли ультралевой политической партии в ближайшем будущем отчизны. Звучат первые гитарные рифы. Шоу начинается. Кто не спрятался – я не виноват!

Краем глаза вижу парочку журналистов, устремившихся в нашу сторону с другого конца палаточного лагеря. Паренек в котелке, непременном головном уборе лондонских кокни, и блондинка с типичной фигурой жертвы модельного бизнеса. Я люблю журналистов. Люблю, когда они берут у меня деньги. Это страхует от неожиданностей. Люблю, когда они, не поговорив со мной даже по телефону, сочиняют про меня скандально-фантастические истории. Это увеличивает продажи. Люблю, когда они у меня сосут, как и все остальные. Это просто приятно.

Я говорю:

– Твое бэк-вокальное высочество, подожди меня пять минут, приспичило.

Быстрым шагом удаляюсь за палатку и оттуда, не выдавая себя, наблюдаю, как пара репортеров топчется рядом с Лерой, что-то выспрашивают у нее, приглядываются, принюхиваются. Через несколько минут я появляюсь, как ни в чем не бывало.

– Лисий хвост, куда ты пропал? Нам же надо посмотреть вокальные партии Cardigans!

– Сорри, милая, – я хватаю ее под локоть и волоку прочь от назойливых журналистских допросов. – Потом-потом, – бросаю я в их разочарованные физиономии, – все интервью после выступления. Обратитесь к моему директору.

– Ну, зачем ты так с ними? Они очень милые ребята, расспрашивали о тебе…

– И что ты им сказала?

– Что ты – как Колумб. В смысле – первооткрыватель.

– Прошлая ночь это подтвердила, мое лучезарное величество.

– Еще спрашивали о том, кто я такая… спрашивали, в каких я с тобой отношениях.

– И ты сказала…

– …сказала, что я – девушка твоей мечты и любовь всей твоей жизни!

– Молодец! Я, пожалуй, больше не буду встречаться с тобой, чтобы досадить им! Журналюги опять сядут в лужу!

– Ты что?!! – она хватает мою голову своими длинными тонкими руками и вонзается в меня взглядом подстреленной сойки.

– Ну что ты, дурочка, – я касаюсь губами ее виска, туда, где пульсирует хрупкая, всего за сутки ставшая такой дорогой для меня жизнь, – прости меня, я пошутил… прости, я дурак, я не хотел сделать тебе больно. Дурак! Дурак!

– Не шути так больше, – она отворачивается и сжимает губы.

– Прости… не подумал, что ты такая чувствительная… Пожалуй, отныне я буду называть тебя Перышко!

Ее лицо в действительности меняет цвет. Будто серое облако, задержавшись на нем в штиль, вдруг поймало новый ветер и поплыло дальше по своим небесным делам. Она улыбается:

– А можно я пока буду продолжать звать тебя Лисий хвост? Я еще не придумала тебе нового имени. Но я придумаю. – Снова стрельба лукавыми, озорными.

– Я в тебя верю.

– А давай каждый день придумывать друг другу новые имена?

– А давай.

– Проживем не одну, а… – она щурится, что-то прикидывая, – …а почти двадцать две тысячи жизней. Это если доживем до восьмидесяти лет, а если проживем больше…

– Спасибо. Больше не надо, – отрезаю я.

– Ну и как хочешь! А я хочу больше восьмидесяти.

Я озираюсь по сторонам, будто ищу кого-то, прищуриваюсь и наконец сообщаю ей:

– Прости, Перышко, концепция изменилась. Cardigans решили обойтись без бэков.

– Ну-у-у-у… Нельзя так. Я уже настроилась, – серая туча вновь накрывает нежную бледность ее щек, а глаза будто переворачиваются в орбитах и начинают смотреть не на меня, а вовнутрь ее головы. Должно быть, там интересней.

– Ну, что я могу сделать? Хочешь, пойдем на сцену со мной? Сообразим что-нибудь дуэтом?

– Не хочу. У тебя не такие красивые песни, как у Cardigans!

– Вот это наезд! Ниже пояса… Не ожидал от моей милой.

– Ну, извини. Я хотела сказать, что они у тебя чересчур мужские, что ли. Ну, как я буду петь: «Прощай, детка, закрой двери, не торопись с приданным…»

Знание наизусть моих текстов несколько примиряет с реальностью. Я предлагаю:

– Тогда пойдем разрабатывать план ограбления.

– Чего?!

– Да я тут встретил кое-кого. Пойдем, – я тащу ее за руку к белоснежной палатке, которая возвышается ребристым айсбергом посреди серых и черных брезентовых сооружений. – Я познакомлю тебя со своими друзьями.

Мы здороваемся как древние закадыки, хотя из четверых парней, собравшихся за кальяном в белом шатре, я знаком только с одним. Но это знакомство стоит десятка. Чернокожий Мик, в широких рэперских штанах, с дредами, вечной голдой на безволосой груди – лучший танцор из всех, кого я когда-либо видел в деле. Хитрожопый проныра, люблю его как брата.

– Знакомьтесь, это – Лера.

– Как здорово, что ты ее привел! Сестра такая красивая! Сестра такая рыжеволосая. Сестра – огонь! Сестра, нам нужен твой совет! Ты как относишься к ограблениям?

– Вообще-то отрицательно.

– А к кражам?

– Так же.

– Неужели ты никогда ни у кого ничего не воровала?

– А вам какое дело? Какое это имеет значение?

– Никакого не имеет. Но, если ты принципиально против краж и ограблений, значит, ты никогда не делала этого. Значит, у тебя чистая совесть, сестра, красивая душа, бездонные глаза, и тебе нечего терять?

– Он еще ни одну белую телку не называл сестрой, – в полголоса переговариваются за столом приятели Мика.

– Бред какой-то! Мы что – в суде? Или – в цирке? Что за представление? – вопросы адресованы скорее мне, чем Мику. Я равнодушно пожимаю плечами и беру любезно предложенную мне кальянную трубку. Мик продолжает допрос.

– Я думаю, когда тебе было лет пять-семь, ты постоянно что-нибудь тырила у родоков? Угадал?

– Чувствуется богатый личный опыт.

– Ага! Сестра знает, что лучшая защита – это нападение. Да, я не скрываю, когда мне было пять лет, я воровал из родительского буфета печенье и шоколад. Когда мне исполнилось семь, я начал воровать у них сигареты. И только в десять лет мне пришло в голову вытащить из отцовского кошелька деньги. Только в десять лет я стал настоящим вором, человеком, который по своему единоличному усмотрению взял да и перераспределил материальные блага в мире.

– Ну, ты загнул!

– Пять лет юрфака, сестра! Это ни для кого не проходит бесследно. А вот до десяти лет я хоть и воровал, но вором себя назвать не могу.

– Возраст ответственности еще не наступил?

– Дело в другом. До десяти лет я брал только то, что тут же употреблял, не создавая накопительной основы для будущего благосостояния. Брал для души и без корысти. А люди, у которых я это брал, практически не несли потерь.

– С таким подходом можно оправдать что угодно!

– Ты молодец, сестра! Ты очень правильная! Я рад этому. В наше время разврата и цинизма, когда каждый пытается что-нибудь украсть, а затем – оправдать себя, встретить такого честного человека, как ты, – большая радость!

– Да пошел ты со своей иронией! – Лера не выдерживает. Мик – провокатор не менее ловкий, чем танцор, и Лерка ведется. – Засунь эту правильность бегемоту в задницу. Я тоже потаскала всякой мелочи… в детстве… Как ты говоришь, «то, что тут же употреблял»…

– Сестра! Так мы одной крови! Я знал, я знал это, как только ты появилась здесь с этим варваром. Теперь отмотаем пленку назад, – Мик шипит, бормочет, выворачивая согласные наизнанку, и демонстрирует пластический этюд, будто пленку с его изображением прокручивают в ускоренном режиме в обратном направлении, – нам нужен твой совет! Это касается ограбления! Никаких перераспределений жизненных благ! Для души и без корысти! Наше дело – чистая романтика. Мы с ребятами узнали, что в Питере живет человек, который коллекционирует кактусы. Это его хобби, уже лет тридцать. Так вот, в этой коллекции есть несколько кактусов Laphophora Gloria, это те самые, которыми дон Хуан кормил Кастанеду во втором томе. Для него эти растения – часть огромного рассадника, который он всю жизнь употребляет лишь глазами. А вот мы, – он обводит рукой компанию, и парни согласно кивают, – мы скушали бы эти милые кактусы в целях экспириенса, трипа и расширения сознания. По-моему, вполне благородная цель.

Следующие полчаса они оживленно совещаются друг с другом, разрабатывая план экспроприации, которому никогда не суждено воплотиться. Я знаю Мика. У него каждый день – по десять таких планов. Оставляя их ненадолго пофантазировать, я успеваю услышать, что Лера будет играть в этой постановке не последнюю роль. Кажется, ей предстоит проникнуть в жилище кактусовода под видом корреспондента журнала «Растительная жизнь».

Мне надо успеть пообщаться с Саней Устиновым, питерской телезвездой, которому я давно обещал дать интервью, а еще надо переодеться к выступлению. Через час – наш выход на сцену. С Саней мы устраиваемся прямо на ступеньках, напротив выхода на сцену, так, чтобы оператор мог ловить фоном к двум нашим фигурам все происходящее на сцене плюс кусок беснующегося партера. Минут двадцать мы обсуждаем актуальные темы: терроризм, аборты, олигархическую бюрократию новой правящей системы, последний альбом Моррисси, очередную моду среди поп-звезд – писать музыку для кино, кризис христианства, движение чайлдфри, бесплатную раздачу музыки в Интернете и как следствие – глобальный подрыв музыкальной индустрии… Как обычно – селебритиз о насущном. Напоследок Саня задает сакраментальный вопрос:

– Ты помнишь момент, когда решил для себя, что хочешь стать рок-звездой?

Любой репортер, возжелавший моей откровенности на эту тему, мгновенно подвергся бы жесткому осмеянию, на том интервью и закончилось бы. Но с Саней я дружу больше десяти лет, он первым когда-то поставил песню никому неизвестного меня в эфире Питерского «Радио 1», я обязан ему, и откровенность – самое малое, чем могу ответить… Я исповедуюсь:

– Году в восемьдесят восьмом я зашел в магазин «Мелодия» на Ленинском проспекте… И попал на презентацию, впрочем, тогда не употребляли это слово… пластинки «Гринпис-Прорыв». Огромная толпа людей окружила маленького человечка в вязаной черной шапочке с глубоким шрамом на лице. Кто-то подсказал мне, что это – канадская рок-звезда Брайан Адамс. «Вот это да! – подумал я. – Он же такой низкорослый! Почти карлик!» До этого я думал, что все рок-звезды – великаны! Иначе почему им поклоняются миллионы людей? Не из-за музыки же? Вот тогда я и решил, что если он может, то почему я – нет?

Саня смеется, принимая мою искренность за кокетство.

– Последний вопрос. Постарайся ответить серьезно, – он доверчиво смотрит на меня, – в чем твоя большая тревога? Что заставляет тебя страдать сегодня?

Я проглатываю язык и округляю глаза в камеру.

– Ну, ты же страдаешь от чего-то, как и все мы? – Саня пытается смягчить бескомпромиссность вопроса.

– Ну, да… Конечно… Наверное… А знаешь, я скажу. Я так скажу. Да, я страдаю, пожалуй… Оттого… что мне никогда не стать таким, как Роберт Смит, таким, как Ник Кейв, таким, как Майк Стайп, как тот же Моррисси. Пожалуй… я – пародия на них всех вместе взятых… А вот они – настоящие! Но я продаю в своей стране больше пластинок, чем они все вместе взятые! Вот так! – я цинично улыбаюсь, и эта улыбка похожа на оскал.

– Спасибо за откровенность, – Саня жмет мою руку.

Попрощавшись воздушным поцелуем в эфире, я бегу в нашу походную гримерку, переодеваюсь в строгий костюм с пиджаком фрачного типа и бабочкой, оставив при этом на ногах белоснежные кроссовки Puma. А фигли ж! Чем я не Вуди Ален?! Подсознание немедленно отзывается: «Всем… всем…»

В таком виде я врываюсь в белый шатер, где полным ходом идет разработка плана ограбления века.

– Хэй, ниггаз! Не пропустите лучшее шоу в своей скучной жизни! Через десять минут Боги снизойдут на сцену!

Раскрасневшаяся Лера смотрит на меня сияющими глазами. Так вот, оказывается, что ей нужно для счастья. Ни секс со мной, ни побег в Питер, ни кокаин не заставляли ее глаза так светиться. Попалась, воришка!

Я выхожу из шатра, спиной чувствуя, что все они выскочат следом. «Аллигархи» во всеоружии винтажных гитар уже разминаются перед выходом. Контрольная порция вискаря «на выход» – наша давняя традиция, еще с тех пор, когда мы не были знакомы с этим веселым господином по имени Джимми Кокэйн. Но, должен признать, ныне и присно, сцена перед многотысячным стадионом вштыривает в разы круче. Аминь! Ведущий что-то кричит о том, как соотечественники объединяются, вдохновленные мощью и величием предвыборной программы ультралевой партии. «И среди всех этих придурков, ледис энд джентльмен, – фром Москоу, Раша, – гоу крейзи фо – Аллига-а-а-а-архи»!

Под громовой рев двадцатитысячной толпы мы выскакиваем на сцену.

– Привет, засранцы! Мы здесь только для того, чтобы веселиться! А вы? Собрались кого-то выбрать? Да-а-а?

Их руки взлетают в безоговорочном одобрении. Их глотки исторгают предчувствие экстаза. Их бедра вибрируют, как у древних шаманов, вызывавших духов огня. А духи во фраках и кроссовках уже здесь! Дема без предисловий заряжает на своей возлюбленной черной «Gibson Les Paul» шило в каждую задницу – рифф «Кружится, кружится!» Мы любим начинать выступления этой забойной вещицей:

Тысячеголосый хор подпевает, разделяя с нами вакханалию. Я вижу, как в первых рядах одна парочка занялась сексом. Чуть поодаль малолетняя красавица размазывает краску по лицу. Не снижая темпа, мы накрываем стадион хитом позапрошлого года «Оставь, на случай\\не слушай\\никого не слушай». Одиннадцать недель на первом месте в хит-параде радио «Максимум». Кто рекордсмены в этой стране? Вы еще сомневаетесь? Я выплясываю по краю сцены, в разгильдяйской манере, которую подглядел у Беза из Happy Mondays. Я запрыгиваю на мониторы, падаю, встаю, снова падаю, мои движения похожи на упражнения взбесившегося каратиста. Приступ падучей, отягощенный эпилептическим припадком. Йен Кёртис, присоединяйся! Я играю локтями, головой, задницей на всех инструментах, до которых успеваю дотянуться. Я гримасничаю в гламурном стиле тайских гиббонов.

Я гипнотизирую первые ряды, прожигаю мозг тех, глаза кого могу поймать в свой оптический прицел. Кто-то из толпы целится в меня из пистолета. Наконец-то! Может, хоть в смерти я буду Джоном Ленноном? О, нет, всего лишь видеокамера. А вон в сиреневом платье, издевательски улыбаясь, промелькнула моя первая любовница, умершая от рака год назад. Не хватает только ястреба с клювом, похожим на нос погибшего индейца. Я, похоже, собрал в своем чулане все фобии, которые когда-либо преследовали поп-звезд на сцене. Оставь, не слушай! Займись публикой, гаденыш!

– Вы кончили?!! Кто здесь еще не кончил?!!

– Уа-а-а-а-аа!!!! У-у-ууууу!!!

Мы не даем им расслабиться. Звучит «Джанки», баллада в среднем темпе, немного похожая на Colplay, в профиль – на ранних Radiohead. Нам всегда приятно насаждать британский звук у себя на родине. Мы втаптываем колючие аккорды в тысячи ушей, которые сегодня утром чистились специально ради нас. Тысячи девчонок по всей стране, увидев любого из нас голым, задавали этот вопрос: «Почему так много синяков?» Настоящий рок-гиг оставляет боксерские поединки на потеху дебелым домохозяйкам. Каждый из нас за полтора часа выступления десятки раз прыгает на барабаны, падает на комбики, слэм, слэм! Наши тела – одна сплошная гематома!

Я колдую, я заправляю стихиями, я мечу молнии, гром сегодня – мой брат:

– А-а-а-у-у-у! – их расширенные глаза, их напряженные глотки, вскрывшиеся поры их соленой кожи ловят молнии и отражают гром обратно на сцену.

Мы эгоцентристы? Мы герои? Мы сумасшедшие? У нас мания величия? Нет, нет, нет, обознались. Одно могу сказать со всей скромностью, центр вселенной – мы. Энергия – мы. Свобода – мы. Наслаждение – мы. И мы наслаждаемся. И двадцатитысячеголовое чудовище на стадионе в эти минуты как никогда близко к пределу вселенной, к бесконечному хаосу, к молчаливому «ничто» и безголосому «всё».

Правительства большинства стран уже запретили кокаин, экстази, амфетамины. Потому что эти милые игрушки возбуждают и расстраивают человеческую психику.

Сейчас они ведут наступление на алкоголь, табак и кое-где делают это довольно успешно. Потому что они не хотят, чтобы человек сознательно выводил себя из равновесия и уходил в пограничные состояния. Планета уменьшается с каждой новой победой противников алкоголя и табака.

Скоро дойдет очередь до кофеина. Пульс, давление, аритмия… Это плохо. Перевозбуждение вредит нациям. Мешает вовремя засыпать, вовремя просыпаться, чтобы с усердием выполнять назначенную работу. Мешает росту экономики и национальному процветанию.

Когда они запретят все, что хоть как-то возбуждает людей, что всерьез волнует их, выводит из равновесия, заводит, вставляет, вштыривает, накрывает, тогда из всех стимуляторов на планете останемся только мы. Мы переживем всех. Отвечаю.

Я на секунду оборачиваюсь и вижу мою девочку, сияющую, как отчищенное от пятен солнце, и аплодирующую в проеме выхода на сцену.

– Иди ко мне, – я машу ей рукой, – иди, не бойся!

Она все еще жмется в проходе, и тогда я громко в микрофон лишаю ее выбора:

– У меня сюрприз для всех!

– Уа-а-а-а! У-у-у-у-у!

– My special guest… Точнее, гостья-а-а-а… – Я оборачиваюсь и указываю на нее рукой. Прожекторы мгновенно выхватывают тоненькую девичью фигурку, которая закрывает лицо ладошками и осторожно, будто пробуя ногами ледяную воду, движется ко мне. Ее походка, ее мимика, неуклюжие взмахи руками, все выражает шок и недоумение золушки, которую вдруг вытащили за руку из кухни, чтобы немедленно объявить королевой бала.

Я кричу в толпу:

– Падайте ниц и приветствуйте свою госпожу! На сцене… Ее угловатое совершенство… Ее зубастое высочество…

– Воу-у-у-у-у!

Я шепчу ей на ухо:

– Как тебя представить?

Она в нервном тике дергает плечом. Подозреваю, что старый прохиндей Гвидо еще не удосужился придумать ей сценическое имя.

– Перед вами новая певица! Новая звезда! Которую зовут… – И я приближаю микрофон к ее лицу. Подстава? Есть немного. Но она уже собралась и ни секунды не колеблется:

– Меня зовут Бе-е-елка!

– Анархисты и пофигисты! Рождение новой артистки только что произошло на ваших глазах! Бе-е-елка-а-а-а!

– О-о-о-о-о! У-о-о-о-о-о-о!!!

Я даю знак «Аллигархам». Мы не нарушаем оговоренный трек-лист, и Сеня начинает выстукивать гипнотический ритм «Абиссинии». Его сухие брейки по малым барабанам вонзаются под кожу так, будто он выстукивает их на твоем сердце, а еще вернее – на печени. Будто тысячи орехов разом падают с тысячи ореховых деревьев. Земля содрогается. У меня нет сомнения, что она знает слова всех моих песен. Тем более «Абиссинии». Я усмехаюсь про себя странной символичности происходящего. Когда-то я сочинил эту песню для странной девушки, к которой испытывал, как мне тогда казалось, настоящее чувство. Конечно, я в это верил. Прошло время, и от наших нежных игр осталась лишь песня. С тех пор я несколько лет ни к кому не испытывал «настоящее чувство». До прошедшей ночи. И вот мое новое «настоящее чувство» поет со мной эту песню. Героиня моей ночи. Она ее поет. А когда я замолкаю, и ее голос остается один, подвешенный в коконе глубоких басовых линий и рассыпчатых гитарных дилэев, я слышу – она ее проживает. Fuck! What’s up?! Где я? Что со мной? Кто из нас проводник в этом безумном трипе?

Мы допеваем, упиваясь друг другом, и я провожаю ее под гул стадиона. Я люблю выступать на стадионах. Мик Джаггер, Боно, Шинейд О’Коннор – все они лукавят и кокетничают, когда признаются в любви к маленьким зальчикам. Стадион – достойная бутылка для моего джинна. Стадион всегда – огненная чаша. И, если ты не можешь разобрать лиц людей внизу, то нипочем не поймешь, отчего они горят – от радости, от экстаза или от презрения. Мы допеваем, и я кричу ей на ухо, перекрывая рев мониторов:

– Третий дебют за сутки?

Она отвечает мне мерцающим взглядом сфинкса, она кланяется, она вприпрыжку убегает за сцену, а я кричу в публику:

– Вы чертовы акушеры! Вы только что приняли роды новой звезды! Бе-е-е-елка-а-а-а!

Они беснуются, как и положено чертовым акушерам.

– А теперь у меня еще один сюрприз для вас! А? Когда я жадничал?

И не объясняя больше ничего, я запеваю наш прощальный боевик:

«Аллигархи» подхватывают тягучую тему «Все кончено», песни, которой мы любим заканчивать наше шоу. Из-за нее нас несколько раз пытались обвинить в пропаганде суицида. Нас пытались растоптать фактами: подросток в Самаре вскрыл себе вены в ванной. Когда его обнаружили, в плеере, включенная на бесконечный рипит, звучала эта песня. Молодая пара в Саратове отравилась газом. На стене в кухне, где их нашли, как улика, красовалась надпись губной помадой «Все кончено». И все-таки Гвидо не зря обчищает наши карманы и счета. Если бы он не брал на себя все эти удары, я возможно, до сих пор доказывал бы стране, что люди кончают с собой не потому, что им понравилась песня, а потому, что им не понравилась жизнь. В этом случае мне просто некогда было бы сочинять новые песни.

\\это так просто не проходит

\\это везде тебя находит

Я пою, прикрыв глаза, чуть раскачиваясь, растворившись в мелодии, и в этот момент под маршевый ритм на сцену выходят один за другим мои друзья, хорошие люди. Пират Джек Воробей, худющая администраторша Аня, поросенок в косухе с бэйджем «организатор», паренек в котелке и модель-блондинка – репортеры, допрашивавшие Белку, и, наконец, вразвалку, шаркая кроссовками, заявляется король московских гетто – чернокожий ворюга Мик.

– Мои литерные братья, встречайте! – успеваю я вставить между строчками песни. Потому что «Все кончено» – песня, в которой мы никогда не играем проигрышей. В это время компания странных личностей на сцене начинает торопливо раздеваться, причем девушки активно помогают парням. Оставшись в одном нижнем белье, топлесс, они принимаются целовать друг друга, будто участвуют в соревновании «кто-поцелует-больше-людей-за-минуту».

– Спасибо, вы были с группой «Аллигархи»! Мы встретимся! Будьте героями! Жы-Шы! Фак зе руллс! – я, как всегда, стремительно покидаю сцену. «Аллигархи» после моего ухода еще две минуты играют мрачное аутро, чтобы усугубить ощущения. На этой коде компания целующихся людей бросается к микрофонам:

– Мы посвящаем этот концерт всем сторонникам группового секса в Российской Федерации!

– Эй вы, инфантильные центры мироздания!

– Откройте глаза, моногамные мудилы!

– Один партнер – это ограниченность!

– Только вместе мы возродим Россию!

– Групповая любовь – да!!!

– Выведем страну из демографического кризиса!

– Партия секса! Да!

– Давайте! Давайте! Сделайте это!

– Здесь! Сейчас!

– Даешь секс-туризм в Сибирь!

Я слышу, как сходит с ума стадион. Я вижу расширившиеся зрачки администраторов бэкстейджа. Я прижимаю к себе мою девочку, которую колотит от возбуждения.

– Сваливаем! Быстро! – я ладонью по спинам провожаю всех музыкантов моей группы, которые сбегают со сцены, и всех моих литерных друзей, которые бегут, даже не захватив свою одежду. Извилистой змейкой мы быстро перетекаем к нашему автобусу, оставив техникам и концертному директору Вано привилегию разбираться с инструментами и администрацией мероприятия. Нам вслед летят проклятия их менеджеров, они искренне желают нам провалиться в центр земного шара и гореть там до скончания… Но, скажите, каким образом центр Вселенной может провалиться в центр Земли? Нонсенс, с точки зрения элементарной физики. Спустя пять минут после того, как затих последний изданный нами на сцене звук, мы уже мчимся в отель.

– Прости, так было нужно, – если бы кто-то однажды взялся подсчитать сколько раз эта идиотская фраза озвучивала убийство отношений! – Я же еще сутки назад совсем тебя не знал. И вдруг проходит несколько часов, и ты становишься для меня очень важным человеком. Я растерялся, признаю…

– Но зачем все эти глупые розыгрыши? «Поедем кататься на корабле!», «Давай, детка, подпоем Cardigans!», «Скажите, а какие у вас отношения с этой рок-звездой?», «Давай украдем кактусы!», – она по очереди передразнивает всех, разметавшихся на ковре в гостиной моего номера «люкс» в отеле «Европа». Она зло гримасничает. Что ж… Она имеет на это право.

– Прости… Мой образ жизни… Кокаин, таблы, алкоголь, – я, кажется, перестал доверять себе. Я хотел, чтобы мои… мои друзья, моя семья если хочешь, подтвердили мне, что ты – настоящая. Что ты – не очередной фантом, который я нафантазировал, потому что хотел этого… Понимаешь меня?

– Я?! Фантом?! – губы моей бедной девочки начинают дрожать.

– Это просто старинный буржуазный ритуал. Когда парень встречает ту самую девушку, он знакомит ее со своей семьей. Я встретил тебя и захотел, чтобы ты была со мной. А я, все свое время, свободное от факин шоу-биза, провожу с этими людьми. Это – моя семья. Я должен был показать тебя им. Ну… А они не умеют знакомиться по-другому… Вот… Устроили тебе смотрины.

Все согласно кивают головами. Тощая Анка, Лютый, это его диджейское погоняло, полуголый, но все еще в образе пирата, дородный веб-дизайнер Сандро с болтающимся бейджем «Организатор» на безволосой груди, Мик, который устало теребит свои дреды. Илона с Никитой, я вижу краем глаза, включают тот самый диктофон, в который Лерка сказала им, что я – Колумб-первопроходец. Они пытаются разрядить обстановку:

– Лера, пожалуйста, еще несколько вопросов для иммиграционной службы!

– Вы атеистка?

– Когда приносите в жертву козла и голыми руками вырываете у него сердце, вы взываете к силам ада?

– Вы смотрите телевизор?

– Как вы относитесь к анальному сексу?

– Проснувшись утром, как вы определяете, какой оттенок черного вам сегодня надеть?

– Покупки в кредит – хорошо или плохо?

– Когда вам в последний раз говорили «ты свет моей жизни»?

– Как бы вы отреагировали, если б вам сказали, что все мы здесь – потомки литературных героев?

– А в каком романе вам самой хотелось бы жить?

Белка в ужасе! Она просто боится их. Она испуганно жмется ко мне, как к единственному в этой комнате, кто не ужалит.

– Какие покупки в кредит? Какие герои?

Я говорю:

– Ты не поверишь. Да нет, ты поверишь, но обидишься. Да нет, ты не обидишься, а просто пошлешь меня далеко в Африку. И я пойду, грустный, разбитый и по уши влюбленный. Тьфу! Объяснения – не моя стихия.

Анка говорит вместо меня:

– Видишь ли, мы – очень необычная семья. Да мы вообще – не семья. Нас объединяет другое.

Мик говорит:

– Мы – секта. Самая настоящая секта, как у жрецов Вуду. Йо! Поверь, сестра!

Лютый говорит:

– Просто тайное или не очень тайное общество, типа масонской ложи. Слыхала про масонов?

Илона говорит:

– Ничего криминального. Растление неоформившихся душ, подрыв общественных устоев, хэппенинги как диверсии… Мы просто создаем особое поле жизни. Такой карнавал, что – зажмуришься!

Никита говорит:

– Мы все здесь – потомки литературных героев. Прямые наследники. Мы занимаемся тем, что превращаем свою и чужую жизнь в произведения литературы. Мы хотим, чтобы все были героями в своей жизни! Совершали подвиги или просто Поступки! Поступки, достойные литературного описания… Это все ради бессмертия! Ты хочешь бессмертия?

Анка говорит:

– Но, прежде чем рассказать тебе об этом, мы были обязаны тебя немного… протестировать. Смотрины…

Я говорю:

– Ну, вот я и познакомил тебя со своими друзьями. Это – литерные бродяги. Прямые потомки литературных героев. Ты мне не веришь? Клянусь гитарой Gibson! Helter Skelter!

Белка медленно обводит всех нас больным взглядом и тихо спрашивает:

– Вы психи?