"Евгений Рысс. Украденная невеста" - читать интересную книгу автора

минутой позже и оказалась метров на пять позади процессии. И вот тут на
глазах Николая Львовича начали твориться необыкновенные вещи. Летчик,
который нес под мышкой сверток, вдруг одним махом расправил его, и даже с
лесов, на которых стоял Огородников, стало видно, что это не просто тик, а
уже сшитый наматрасник. Толстяк, это был Голосеенко, деловито растянул
наматрасник внизу, - нижний край, оказывается, сшит не был, - и очень
решительной и быстрой походкой направился к той монахине, которая шла
позади. Два других летчика тоже вдруг стали двигаться решительно и быстро.
От их ленивой медлительности следа не осталось. Расправив нижний конец,
Голосеенко стал обращаться с наматрасником так, как будто это сачок для
ловли бабочек, которым следует поймать отставшую монахиню. Ловким, очевидно
отработанным заранее, движением он напялил на нее наматрасник и начал тянуть
его вниз. Край наматрасника зацепился за плечо Ирины, и так как Голосеенко
волновался и спешил, то не сразу нашел, где зацепилось. Тогда монахиня -
Огородникову сверху это было хорошо видно - подняла руку и поправила
наматрасник и оказалась закрытой с головы до самых ног.
Сперва Огородников думал, что монахиня не кричит и не сопротивляется
просто потому, что онемела от ужаса. Однако после того как она сама помогла
себе влезть в наматрасник, Николай Львович впал в некоторые сомнения.
В это время Сидорчук и Беридзе решительными шагами прошли между
процессией и отставшей монахиней. Взявшись за руки, они образовали как бы
некоторую короткую цепь. Только теперь монахини обратили внимание на
происходящее. Они испуганно закрестились, всполошились и начали как-то
метаться в пределах, впрочем очень ограниченных. Сзади их ограничивали
Сидорчук и Беридзе, а когда они стремились убежать от видимой опасности в
церковь, то их точно невидимой ниточкой притягивало обратно любопытство.
Сделав несколько шагов, они возвращались, снова всплескивали руками,
крестились и что-то говорили. До Огородникова доносились их голоса, но слов
разобрать он не мог. В это время Голосеенко перекинул закутанную в тик
монахиню через плечо и, придерживая ее за ноги, бегом побежал к воротам.
Сидорчук и Беридзе стояли стеной, не допуская монахинь бежать за Голосеенко.
Впрочем, бежать никто и не собирался. Все были в такой растерянности и
панике, что только без конца вскрикивали и крестились. Голосеенко
стремительно выбежал за ворота, и через минуту из-за стены донесся его
резкий свист. Сидорчук и Беридзе помчались вслед за ним.
Степа Горкин, успевший за это время развернуть машину, настежь
распахнул дверцу кабины и выглядывал, умирая от волнения и любопытства.
Голосеенко бережно усадил Ирину на сиденье и начал стаскивать с нее
наматрасник. Это было нелегкое дело. Ему пришлось высадить ее из кабины
обратно, сдернуть наматрасник, бросить его прямо на дорогу, а Ирину, уже
распакованную, всадить обратно и самому сесть в кабину третьим с другого
края. В это время Сидорчук и Беридзе вскочили одновременно с разных сторон в
кузов и стукнули по крыше кабины в знак того, что все в порядке и можно
ехать. Не задерживаясь ни секунды, машина помчалась по дороге вниз, к
городу.
Ирина плакала. Не кричала, не сопротивлялась, а просто плакала. Степа,
заметив это краем глаза, больше уже не смотрел в ее сторону. Он смотрел
прямо вперед и старался не слышать разговор, который вели жених и невеста.
Все-таки доносились до него отдельные слова, произносившиеся Голосеенко на
украинском языке, на котором так замечательно объясняться в любви. Один раз