"Юрий Сергеевич Рытхэу. Женитьбенная бумага" - читать интересную книгу автора

ручкой...
А потом был маленький банкет, который Иван Толстой назвал "приемом от
имени сельского Совета". Вино привезли из Иночуона на вездеходе. Пока сидели
и произносили речь в маленьком домике сельского Совета, Аймет слышал, как за
плотно занавешенными окнами бродили те, кто не был приглашен. Порой
слышались крики с угрозой сообщить куда следует об этом
безобразии -коллективной пьянке в официальном помещении.
Виновник торжества держался хорошо. Он только в президиуме все
наклонялся к Аймету и просил, чтобы его гарпун берегли, не давали в худые
руки, чтобы доверяли только тем, у кого хороший глаз и крепкие руки.
- Гоному не давай, - гудел над ухом Кумы. - Удар у него сильный, но
неточный, а мой гарпун любит, чтобы его не зря кидали.
Аймет вежливо кивал и делал вид, что внимательно слушает Акилькака,
который по праву старейшего пенсионера селения на каждом торжестве
непременно произносил речь. Эту речь все уже знали наизусть. Акилькак
говорил о себе, о своей семье как о живом примере интернационализма. И
действительно, его внучки, которых у него было множество, словно сговорились
собрать в Улаке представителей всех национальностей страны. Среди зятьев
Акилькака был даже нанаец с далекой реки Амур, где, говорят, одежду шьют из
рыбьей кожи. Нанаец учил детей математике и был очень молчалив.
А Кумы, видя, что Аймет слушает его вполуха, оглядел зал и вдруг внятно
и громко сказал:
- В следующий раз так же хорошо будут говорить обо мне, когда меня
будут провожать на Линлиннэй.
Линлиннэй - это холм, на котором хоронят умерших.
В чем же вина самого Аймета? В детстве вместе играли на берегу лагуны,
ловили рыбу, потом провожали родителей на весеннюю моржовую охоту. Вместе
сели за парты, когда пришли первые учителя и позвали тех юношей и девушек,
которые не считали зазорным попытку овладеть грамотой. Стали первыми
комсомольцами в Улаке. Почти в один день вступили в партию... Они провели
вместе на одном вельботе большую часть жизни.
Несмотря на то что они дружили, их еще связывало и скрытое
соперничество. Каждый всегда старался делать что-нибудь лучше, чем другой.
Они всегда присматривались друг к другу. В разное время на вельботе то один,
то другой был бригадиром. Если Аймет садился к кормовому веслу, Кумы
становился на нос и брал в руки гарпун. В следующий раз бывало наоборот. И
то и другое считалось почетным - первый гарпунер и рулевой. Правда,
последние годы Кумы все больше сидел на корме, у рулевого весла. Со
здоровьем стало худо. Пальцы перестали слушаться. Это с того дня, когда
байдару выбросило у мыса Дежнева, накрыло волной, а Аймету сломало ногу.
Тогда Кумы долго тащил друга на себе. Не так тяжел Аймет, но мерзли руки...
Так мерзли, что покрывались коркой льда, и Кумы приходилось осторожно
опускать друга на землю и обивать руки о твердую, осеннюю тундру.
Всю жизнь они прожили вот так, бок о бок, подтрунивая друг над другом,
помогая и... соперничая.
Аймет огляделся. Зачем горевать Кумы? Скоро и Аймет сойдет на берег
навсегда и тоже получит пенсию. Разве в этом дело? Главное - все остается
молодым, сильным. Вот эти синие берега, скалистые мысы, покрытые ржавчиной
мха, далекая полоска родной Улакской косы, на которой стоят уже такие
большие дома, что даже отсюда виден блеск их окон. Все остается... Все ли?