"Магда Сабо. Улица Каталин" - читать интересную книгу автора

скрытому за зданием, содержались карликовые кустарники. Старуху забавляло,
что на родине Бланки коллекцию кактусов держат в самом доме, что растенья
эти там совсем крохотные, муж Бланки вырезал ее имя на одном из кактусов,
вымахавшем в раскидистое дерево - пусть и здесь этот кактус принадлежит ей;
всем было смешно слышать, что на ее родине олеандр с приближением зимы
вносят в дом, чтобы он не замерз. Бланка часто останавливалась возле своего
кактуса, вырезала на его толстых, мясистых листьях какие-то слова. Ни муж,
ни старуха не понимали надписей, сделанных на чужом языке, хотя и могли
прочесть их, зная латинские буквы. Когда они спрашивали, что же она,
собственно, пишет, она отвечала: имена. Это они тоже ценили, радовались, что
она предана своим родным и не забывает их, а когда на острове справляли день
поминовения усопших, Бланке тоже давали пучок тонких как паутинка
поминальных свечей, чтобы она, по обычаю островитян, могла принести жертву
на своем собственном алтаре. Удивлялись, как много она зажигает свечей, как
много, должно быть, у нее умерших близких и как много времени проводит она
пред алтарем; все это тоже нравилось ее свекрови, которая думала, что, когда
ее самой не станет, память ее Бланка будет чтить так же усердно.
Когда Бланка - это случалось очень редко - проявляла самостоятельность,
старуха не испытывала радости, но прощала ей и это. Порою среди зимы Бланка
бывала непривычно оживленной, и, если муж находился на заседании суда или в
своей городской конторе, домашним оставалось только удивляться ее причуде, и
даже слуги мужа в такие моменты входили в дом на цыпочках, крадучись и
выжидали, прячась за колоннами. Считалось неприличным, что она садится за
письменное бюро мужа, и старуха запрещала слугам выдавать эту тайну кому бы
то ни было. На полке, висевшей над письменным столом, белел бюст свекра
Бланки, под ним она и присаживалась в такие дни, разбрасывала перед собой
мужнины судебные документы, в которых не понимала ни слова, брала листы
бумаги, покрывала каракулями и разглядывала их, забыв обо всем. Генриэтта,
приезжавшая на остров, знала, что Бланке бюст ее свекра представлялся
Цицероном, и что сама Бланка в такой момент уже не Бланка, а старый Элекеш,
она воображает, будто находится дома и исправляет школьные сочинения.
Генриэтта могла прочесть и то, что написано на стоявшем во дворе кактусе, -
это были имена их всех, в том числе и ее собственное, и по числу свечей
стоявших на поминальном алтаре, она видела, что Бланка зажигала свечи не
только в память о них, но и о майоре, и о всех тех, кого покинула, в том
числе и в память о Темеш.
Генриэтта много времени провела возле нее, ей было любопытно, кто из
них и каким образом запечатлелся в душе Бланки, как она играет в их тени
среди кушеток с бронзовыми ножками и низких кресел, где одна только комната
мужа выглядела привычно, но как раз сюда-то женщинам и неприлично входить.
Если Бланка появлялась на кухне, где ей тоже было не место, прислуга следила
за ее хлопотами с благоговением. Готовить она умела превосходно, как все
девушки, учившиеся у Темеш, только дома ей было лень, да и здесь об этом
вспоминалось лишь тогда, когда возникало желание окунуться в прошлое,
почувствовать возле себя Темеш. О Темеш ей тотчас напоминал вкус домашней
еды, хотя то, что Бланка готовила здесь, кроме нее самой, никто не мог
есть, - отведав, тарелку тотчас отодвигали прочь, жалуясь на слишком крепкие
специи, от которых, стоит лишь попробовать, непременно заболит желудок. Чаще
всего Бланка выбирала для себя роль госпожи Элекеш и принималась шить
подушки, бесформенные и неуклюжие, их отдавали слугам, но те не знали, что с