"Герман Садулаев. Апокрифы Чеченской войны (Тетралогия) " - читать интересную книгу автора

запахи льнущих ко мне юных девичьих тел мягко кружили голову.

Этот момент вечности потом не раз будет сниться небритому, месяцами не
разбирающему дорожную сумку, живущему в поездах и самолетах, тупеющему от
ежедневного дешевого вина и засыпающему на гостиничных проститутках
человеку, хотя мне трудно понять, отчего он помнит и почему ему снится то,
что никогда не могло произойти с ним.

Еще мы гуляли. По выходным и в будни, сбегая с уроков, шатались по
центру сонного поселка, пили квас и газировку из автоматов, до онемения в
горле наедались сливочным мороженым, держались за руки и щурились на
весеннее солнышко в голых тополиных парках.

Закрывались в пустых школьных кабинетах и танцевали медленные танцы под
"Скорпионз" и Стинга из принесенного с собой кассетника, который назывался
так же, как все остальное, что происходило с нами - "Весна". И целовались,
все вместе и по очереди, в пахнущие мятной жевательной резинкой губы, в
покрытые первым загаром шеи и в груди, белые, с розовыми сосками. Так, как
можно целоваться только в марте, когда цветет сирень, и в апреле, когда
вспыхивают пьяными лепестками вишни, и в мае, когда акации сбрасывают свой
цвет под ноги прохожим, на пыльные тротуары.

Это была настоящая сексуальная революция в национальной провинции, где,
взяв девушку за руку, ты должен на ней жениться, где свадьбы устраиваются
родителями, где девочки сразу после школы выходят замуж и даже мальчики
хранят девственность до первой брачной ночи - не потому, что хотят этого, а
потому что просто не с кем ее потерять. Где не знают контрацептивов и
увеличивают население планеты, один за другим порождая детей целомудрия с
горящими и неудовлетворенными глазами, которые любят и убивают, потому что
не видят разницы, а кровь для них пахнет цветами и на белой простыне, и под
зеленой гимнастеркой.

А мы чувствовали себя вне правил, вне каст, мы были неприкасаемыми, -
но и неприкосновенными. Это была наша революция, наш нежный террор, и мы
могли спасти эту землю, только мы могли ее спасти. Но не успели. Потому что
был май. Уже наступил май, и у нас не хватило времени. А потом наступило
лето. Неожиданно, как танковый корпус, прорвавший линию обороны. И стало
жарко. Потом стало очень жарко...

Последний звонок, аттестаты, медали, выпускные вечера. Все было ясно. Я
уезжаю поступать в Ленинград и, конечно, поступлю, а значит, не вернусь. А
они остаются тут еще на три года, а может, больше, может, на всю жизнь,
может, на всю смерть. Наши последние встречи были грустны.

Мы собрались в кабинете географии. Не шутили, как раньше, не обсуждали
учителей и школу. Даже не говорили о каникулах, как, наверное, должны были.
Мы молчали, и каждый думал о своем. Я сидел на учительском столе и вращал
глобус. Наверное, это была Айнет, она предложила: давайте сделаем записочки,
пусть каждый напишет самое сокровенное, то, о чем он думает, без утайки, - и
спрячем их в глобус. Идея понравилась, и все оживились. Тогда я сказал: