"Герман Садулаев. Апокрифы Чеченской войны (Тетралогия) " - читать интересную книгу автора

мой двор. То, что оставили солдаты, пропил дядя-алкоголик, которому отец
поручил жить здесь и присматривать за домом. Вчера я видел сон. Сад, в самом
центре которого - большая раскидистая черешня. По бокам от нее - сестренки
райского дерева. Я помню, как мы с отцом посадили их. Как они росли, как
невестились белыми цветами каждую весну. Это только сон. Черешни срублены, и
корявые пеньки торчат над серой землей.

И я иду по длинному коридору. Из комнаты в комнату. У нас часто бывали
гости, и почти всегда говорили, что в нашем доме можно заблудиться. Я не
понимал их тогда. Но стал понимать позже. Обитая в тесных квартирах,
комнатах, углах. Где точно нельзя заблудиться. В нашем доме можно было
заблудиться. У каждого ребенка была своя комната, у родителей - своя, в
центральной комнате мы собирались смотреть телевизор и читать вслух
"Литературную газету", в отдельной комнате была библиотека и принимали
гостей, кроме кухни была столовая, хотя летом мы любили обедать на
просторной застекленной веранде. И читать книги, лежа на продавленной тахте
в куче старых ватных одеял.

Книги. Они пошли на растопку в ту зиму, когда сестра и ее муж пытались
обогреть хотя бы одну комнату. Здесь же, на буржуйке, и готовили, и грели
воду для мытья. И вот они - обрывки глянцевой бумаги, опаленные по краям.
Большая советская энциклопедия - ее хватило надолго. Плотные листы и
картонные переплеты занимались плохо, но горели долго, почти так же долго,
как поленья ивовых деревьев.

В переулке было три длинных коттеджа, разделенных каждый на две
половины - всего шесть семей. Мы жили без названия улицы и номеров домов.
Однажды решили написать в исполком коллективную просьбу. Мнения о названии
разделились. Отец предложил: переулок Ивовый. В нашем дворе росли огромные
плакучие ивы, видные издалека и заливавшие изумрудно зеленым тоном
перспективу переулка, откуда бы вы на него ни смотрели. Как не любили их мои
сестры! В любое время года осыпались листья, ветки, и мама отдавала указание
подметать широкий двор. Я тоже подметал или, чаще, вывозил на добротной
самодельной телеге, сконструированной дядей-алкоголиком, мусор. А потом
бежал в библиотеку, к книгам.

Может быть, что-то осталось после зимы? Внушительные фолианты
академических переводов Риг-Веды и Махабхараты, собрания сочинений с золотым
тиснением на зеленом переплете - Толстой, Бунин, Тургенев, Чехов. В синем
переплете - Джон Стейнбек. Сергей Есенин в разных изданиях. Любимое - томик
избранных стихотворений Николая Гумилева и красная тонкая книжица в твердом
переплете со знаком трилистника: Хорхе Луис Борхес.

А переулок так никак и не назвали. И предпоследний штамп в моем
советском паспорте - усадьба совхоза "Джалка". Так назывался наш совхоз.
Название давали в советские времена. По имени речки, протекающей по селу. По
нашему селу протекает речка Басс. А Джалка течет под Гудермесом. Но где-то
наверху перепутали. Совхоз в поселке под Гудермесом назвали "Басс", а наш -
"Джалка". В поселке Джалка на берегу одноименной речушки у нас были
родственники. Мой двоюродный брат.