"Екатерина Садур. Из тени в свет перелетая" - читать интересную книгу автора

подарки - всем по мятному прянику, а уж на угощение нам дали по картофелине
в мундире... Мы с Африканом принесли все церковное из Булькиной будки и
поставили под елку. Потом нам сказали, что Рождество... А в школе мы
молчали, даже между собой не вспоми-нали, понимали - тайна...
Я смотрела, как цыганята качались на качелях, и обнимала бабушку за
толстую ногу. Я думала: "Это качели Африкана!" И мне очень хотелось прыгнуть
в их жизнь из своей.
Засыпая, я мечтала о рубашечке в мелкую землянику и о мятном прянике на
Рождество.

Второй сон.
Двадцатые годы. Новосибирск. Бабка Марина маленькая, такая же, как на
фотографиях из детства. Коротко, по-мальчишески подстрижена, длинноногая, в
чулках "резинки" с вытянутыми пажиками. Холод в бараке. Кипяток с сахаром в
жестяных кружках. В комнате - комод с клеенкой, и на комоде ваза с бумажной
сиренью. Сирень наяву. Сирень в зеркале... Ба-бушка сидит с ногами на
кровати и дует в кружку с кипятком. Я выхожу во двор - снять белье. На улице
холодно. Осень. Белье промерзло. Вдруг замечаю отца. Он одет очень плохо: в
грязный бордовый джемпер и в синие очень старые брюки. Такое же, как из
рассказов бабки Марины, желтоватое лицо, черные, словно обведенные углем,
монгольские глаза, острый кадык, худые ключицы торчат из выреза джемпера,
только здесь ему лет пятнадцать. Он держит чемодан и еще какую-то сумку с
продуктами. "Прощай, Оля, - зовет он ласково. - Пришел с мамой твоей
повидаться!" Выходит мама, я не вижу лица, вижу только со спины: девочка лет
тринадцати с косами.
Я знала, что у всех детей должна быть мать и что у меня ее по-чему-то
нет, но мне так хорошо было с бабкой моей Мариной и я тогда так сильно ее
любила, что меня совершенно не огорчало мое одиночество, я его даже и не
чувствовала. Но однажды я случайно подслушала во дворе разговор бабки Марины
с соседкой из девятиэтажки:
- Вокруг Люси тогда много ребят крутилось, не просто так, для забавы, а
серьезно. Многие жениться хотели. Помогали нам. Среди них был татарчо-нок
один, худенький такой, в свитерке, дерз-
кий. Как все ее ухажеры соберутся, кто на гитаре играет, кто вино пьет,
так он сядет куда-ни-будь в угол, даже не к столу, а просто в глубь комнаты
забьется - и следит за всеми, как дикий звереныш. Ничего в нем такого не
было, одни глаза... Он на Люську смотрел - охотником. Уж я и не знала, что
она от него родит. На ней много хороших ребят жениться хотели, а она этого
выбрала звереныша... А когда она умерла, он пришел сам не свой, одни глазищи
горят, и лицо у него - совсем детское стало. Уж как я сильно тогда по Люсе
горевала, но даже через это мое горе мне его жалко сделалось. Он сказал:
"Раз Люски нет, мне не нужно ничего!" И точно, через три месяца его за кражу
посадили, совсем был мальчишечка, девятнадцати лет. И говорят, он в суде,
когда судья читал приговор, только смеялся, как будто бы сумасшедший, и даже
сам против себя наговаривал!
Соседка из девятиэтажки слушала бабку Марину, и вдруг она заме-тила,
что я стою рядом. Они думали, что я играю себе в песочнице, и даже не
заметили, как я подошла. Только на миг наши взгляды встретились: мой,
детский, затронутый чужой татарвой, с ее седыми глазами, и она увидела во
мне уже совсем не детское напряжение и тут же перевела вз-гляд на бабку