"Екатерина Садур. Из тени в свет перелетая" - читать интересную книгу автора

уже когда-то было в моей жизни, и я точно так же переживала и старалась не
зарыдать... Мне было жаль Должанского, но к жалости примешивалось чувство
посильнее: я понимала, что он испытывает то же, с такой же силой, точно так
же, как я давным-давно, в детстве, в Новосибирске...
А потом, когда я возвращалась домой вечером, уже были сумерки, на меня
из темноты шагнула совершенно пьяная женщина и попросила: "Пожалуйста,
отведите меня домой, здесь недалеко!" Я взяла ее под руку, и у нее лицо было
застывшее от вина, как будто бы сведенные мышцы, как бы из камня, и это было
лицо Юлии. Я вспомнила из детства пьяное напряжение ее лица, а потом просто
ее спокойное лицо, и я поверить не могла, что это она передо мной, ничуть не
изменившаяся, совсем такая же, как то-гда, когда я притворялась, что сплю, а
она склонялась надо мной, чтобы укрыть еще одним одеялом, а на кухне под
батареей спала пьяная Инесса Донова.
- Я вымолила тебя вчера ночью, - сказала я.
По Юлии я тосковала. Юлия постепенно забывалась, но тоска так и не
проходила, а когда я слышала об ее выставках, бабка Марина говорила: "Не
ходи! Она теперь известная!", и вдруг она снова появилась в моей жизни...

Однажды я шла из школы, во дворе на качелях сидели Должанский и Рома
Соловей, и еще с ними была девушка в узеньких брючках, лет двадцати. Они
пили пиво из бутылок, из горла, и я видела широкое ру-мяное лицо Ромы в
черных кудрях и тоненький профиль девушки, а Должанский сидел ко мне спиной,
но он все равно меня заметил. Я увидела его слегка сведенное лицо и поняла,
что он пьян. Он вдруг поднял руку и легко шлепнул девушку, она так же легко
ударила его по руке. И я тогда ужасно разозлилась на Должанского, даже не за
то, что он шлепнул де-вушку, а за то, как она стукнула его по руке. Я поняла
тогда, что его бьют так вовсе не в первый раз и он давно привык; что ему не
запре-щают, с ним капризничают. Я поняла тогда, почему он так легко
пережи-вает то, что его бьют в школе наши мальчики ногами, - потому что он
знает, что его еще бьют и по-другому, рукой по пальцам, легко-легко, как
никого из них. А он, худенький, легкий Должанский, просто чувствует свое
преимущество над нашими подросшими хриплоголосыми парнями, и бьют его вовсе
не за то, что он не дает списать алгебру, а за то, что он дразнит их собой.
У меня была к нему ревность и жалость. Жалость за то, что он сидел на моем
подоконнике и пытался не зарыдать, а ревность за то, что помимо школьной
жизни, которая была мне доступна, у него была еще другая жизнь где-то во
взрослых двадцатилетних компаниях Ромы Соловья, где ему улыбаются и бьют по
руке, где с ним все на равных и куда я не вхожа...
Бабка Марина говорила:
- Вот рыжая-то, мать вашего Вадика, сильно пьет, а мальчик у нее очень
даже чистенький и одет хорошо, хотя и не броско! Пить для женщины - по-зор,
но мальчика своего - все равно любит!
Бабки на лавке кивали. А мимо как раз ехал на велосипеде Должанский,
дребезжа звонком, быстро-быстро прокручивая педали легкими ногами в упругих
носочках.
- Вот он поехал, - сказала бабка Марина.
И бабки опять закивали.
Вечером бабка Марина потребовала от меня фотографию нашего класса. В
первом ряду были наши мутноглазые учителя вокруг директрисы с орденом на
груди.