"Франсуаза Саган. Потерянный профиль" - читать интересную книгу автора

мне: Юлиус А. Крам - было бледно, тускло и замкнуто. На всякий случай я
спросила его, нравятся ли ему выставленные здесь картины. В самом деле, ведь
эта вечеринка была устроена, чтобы продемонстрировать полотна любовника
хозяйки дома, неугомонной Памелы Алферн.
- Что такое? Какие картины? - сказал Юлиус А. Крам. - Ах, да! Кажется,
у окна я вижу одну.
Он двинулся, и я инстинктивно пошла за этим низеньким человеком. Я была
выше его на полголовы и потому успела заметить на его черепе форпосты
лысины. Он резко остановился перед одной из картин, написанной из большого
желания прослыть художником, и поднял лицо. У него были круглые голубые
глаза за стеклами очков и удивительные для таких глаз ресницы: как пиратские
паруса над рыбачьей баркой. Созерцание длилось с минуту, после чего он издал
хриплый звук, похожий больше на собачий лай, чем на человеческий голос. Я
разобрала в нем слова "Какой ужас!". "Простите?" - переспросила я,
огорошенная, ибо этот звук показался мне одновременно и подходящим к его
облику, и несуразным. А он повторил так же громко: "Какой ужас!" Несколько
человек, стоявших рядом с нами, отступили, точно запахло скандалом, и я
оказалась одна, застряв между картиной и Юлиусом А. Крамом, видимо, не
расположенным дать мне улизнуть. Позади нас возник слабый шепот. Ведь Юлиус
А. Крам отчетливо и дважды произнес "Какой ужас!", а очаровательная Жозе
Эш - то бишь я - никоим образом не возразила. Этот ропот восприняло шестое
чувство величественной г-жи Дебу, и она обернулась к нам. Г-жа Дебу была
персоной. Она правила этим светским кружком, и авторитет ее был непререкаем.
В шестьдесят с лишним лет она была очень пряма, очень черна, очень
элегантна, а состояние ее мужа (умершего после долгих мучений много лет
назад) обеспечивало ее независимость и, как следствие этого, чрезвычайную
кровожадность. При любом стечении обстоятельств - драматичном ли, радостном
ли - г-жа Дебу часто все улаживала, а иногда все разрушала и вновь
оставалась одна, твердо стоя на ногах, как обязывало ее имя, которое она
носила. Ее приговоры, как и ее пристрастия, были незыблемы. Она немедленно
обнаруживала черты ретроградства в авангардистской вещи и отыскивала черты
передового в вещи банальной. При всем том, не будь в ней этой природной и
неискоренимой злости, она была бы умна.
Почувствовав, что происходит нечто непредвиденное, она немедленно
направилась к нам, а за нею следовал ее незримый двор: шуты, латники,
лакеи - ибо, хотя она всегда была одна, казалось, что ее постоянно окружают
наемные убийцы, готовые на все. Это создавало вокруг нее некую запретную
зону, почти осязаемую и преграждавшую путь любой вольности.
- Что вы сказали, Юлиус? - осведомилась она.
- Я говорил этой даме, - ответил Юлиус без тени страха, - что эта
картина ужасна.
- Вы полагаете, это было необходимо? - произнесла она. - К тому же это
не так уж плохо.
И она указала на св. Себастьяна, пронзенного стрелами, которого только
что прикончил Юлиус. Движение ее подбородка и тон голоса были само
совершенство: смесь презрения к картине, сострадательной терпимости к
слабости хозяйки дома, плюс непринужденный призыв к порядку и соблюдению
вежливости для Юлиуса.
- Эта картина рассмешила меня, - сказал Юлиус А. Край совсем другим
голосом, с каким-то присвистом. - Я просто не могу.