"Франсуаза Саган. Потерянный профиль" - читать интересную книгу автора

к медицинским средствам. То, что Юлиус, испытывая перегрузки от дел и
одиночества, тоже нуждается в них - вполне логично. И все-таки это нарушение
равновесия, обнаружившееся в нем впервые, испугало меня. Я была, однако, уже
взрослой и знала, что под слоем бетона бывает песок, а под песком - бетон, и
что трудности существования одинаковы для всех. Я спросила себя, а каким
было детство Юлиуса, его прошлая жизнь, я пыталась проникнуть в суть его
натуры. И вовремя: следовало уже поинтересоваться тем, кто проявил ко мне
столько доброты.
За исключением этого краткого момента угрызения совести, я зверски
скучала в этом карикатурном Нассо, заполненном истеричными американками и
малокровными дельцами. К счастью, благодаря конкуренции бесчисленных
бассейнов, гарантировавших безопасность от акул и микробов, море было в моем
распоряжении. Хотя постоянное одиночество на пляже иногда тяготило меня, оно
притупляло мои чувства, и отзвук криков Алана в больничной палате постепенно
слабел. Без всякого нетерпения ждала я, пока мой организм придет в согласие
с окружающей природой или пока мы вернемся в Париж. Прекрасны были вечера. У
самого моря ставили столики, и невидимый пианист в сопровождении банджо
исполнял старые вещи, принесшие когда-то славу Колу Портеру. После ужина
немногочисленные обитатели отеля укладывались в гамаки и любовались морем,
луной, вслушиваясь в упорный гул волн. В один из таких вечеров у Юлиуса
возникло нелепое желание услышать вальс Штрауса. Я нашла пианиста на
деревянной эстраде у самой воды. Когда я произнесла свою просьбу, голос мой
дрогнул, потому что пианист был замечательно красив. Он показался мне таким
черноволосым, таким стройным, таким беспечным, таким уверенным в себе. Мы
бросили друг на друга один из тех откровенных взглядов, какими я не часто
обменивалась с незнакомым мужчиной. Имел такой взгляд последствия или нет,
всякий раз он был очевидным знаком взаимопонимания. Пианист заиграл венский
вальс, а я тут же ушла, улыбаясь своему прошлому или будущему беспутству.
Потом я о нем забыла. Но на миг этот взгляд пробудил во мне сознание того,
что я женщина, что я дар, что я живая.
А кроме того, на следующий день Юлиус упал в обморок на пляже. Он
подошел к моему гамаку, пробормотал что-то относительно жары и вдруг упал
головой вперед. Он лежал у моих ног - в своем коротеньком блайзере цвета
морской волны, в галстуке и в серых брюках. К счастью, он питал отвращение к
шортикам, которые напяливали на себя иные одышливые постояльцы отеля. Это
маленькое темное тельце, вытянувшееся посреди ослепительного пляжа,
казалось, покинуло картину какого-то сюрреалиста. Я бросилась к нему,
подбежал еще кто-то, и мы отнесли Юлиуса в его комнату. Доктор говорил о
переутомлении, о напряжении. Я прождала в обществе м-ль Баро почти час, пока
он хоть немного пришел в себя. Когда он позвал меня, я вошла в комнату и
села в ногах его кровати, преисполненная жалости, как к больному ребенку. Он
был в светло-серой пижаме, и в вырезе ее, там, где начиналась шея, волос
совсем не было. Голубые глаза без очков испуганно мигали. Он казался таким
беззащитным! Такой маленький пожилой мальчик. На мгновение я смутилась, что
не принесла ему в утешение ни игрушки, ни сухого пирожного.
- Я в отчаянии, - сказал он. - Я, наверное, вас напугал.
- Очень напугали, - созналась я. - Вы должны были отдыхать, Юлиус,
гулять у моря, хоть немного купаться.
Он покраснел.
- Я всю жизнь очень боюсь воды, - сказал он. - По правде говоря, я не