"Франсуаза Саган. Потерянный профиль" - читать интересную книгу автора

растраченной молодости. Я так живо представила себе, как я наклоняюсь над
этим педало, это показалось мне так смешно, что я расхохоталась. О
благословенный дар смеха... Почему все эти люди, так основательно
рассевшиеся на диванах, не посмеются сами над собой, и над этими диванами, и
над хозяйкой дома, и над тем, что они живут, и что я живу - тоже? Мой
собеседник, расписывавший прелести Карибских островов, замолчал и с упреком
посмотрел на меня:
- Чему вы смеетесь?
- А вы почему не смеетесь? - ответила я грубо.
- Я не сказал ничего особенно смешного...
Это была чистая правда, но я не подала виду. Безнаказанная заносчивость
всегда наводила на меня скуку. Открылись двери столовой, и мы сели за стол.
Я оказалась слева от Юлиуса, а он - слева от Ирен Дебу.
- Я не хотела вас разлучать, - произнесла она своим знаменитым "меццо",
от которого, как обычно, вздрогнули человек десять.
В течение секунды я презирала ее так сильно, что она потупила свой
"открытый" взгляд в пространство, чего с ней никогда не случалось. Эта
улыбка предназначалась мне, я это знала. Она говорила: "Ты меня ненавидишь -
что ж, я в восторге за нас обеих". Когда она вновь взглянула на меня,
невинно и рассеянно, я улыбнулась ей в ответ и наклонила голову, как бы в
безмолвном тосте, которого она не поняла. Я же просто подумала: "Прощай, ты
меня больше не увидишь. Мне слишком скучно с тобой и твоими близкими. Мне
скучно, вот и все, а для меня это хуже ненависти". Впрочем, это прощание
вызвало во мне чувство смутного сожаления, так как в определенной степени ее
маниакальная сила, вкус к мучительству, быстрота, ловкость - все это разящее
оружие, применявшееся для столь ничтожных целей, внушали одновременно и
жалость и любопытство.
Ужин показался мне бесконечным. В гостиной я подошла к окну, вдохнула
холодный и острый ночной ветер - вестник неумолимого одиночества. Он
наводнил город и плывет над спящими, толкая полуночных пешеходов, приносит
воспоминания о деревне в головы, оцепеневшие от сна или алкоголя. В этой
косной гостиной, где царят обветшалые ужимки, свирепый, вечный ветер,
прилетевший откуда-то из далеких просторов галактики, - мой единственный
друг и единственное подтверждение моего существования. Когда он улегся, и
волосы снова упали мне на лоб, мне показалось, что и сердце мое стремительно
падает - и вот сейчас я умру. Умру? Так что же? Я согласилась на жизнь,
потому что тридцать лет назад какой-то мужчина и какая-то женщина полюбили
друг друга. Отчего же мне не согласиться на смерть, если тридцать лет спустя
другая женщина, я, никого не любит и потому не желает дать жизнь новому
пришельцу? Примитивные рассуждения - порождение плоской логики - часто самые
верные. Стоит только постигнуть, до какой степени расстройства дошло
общество, тонущее среди полунауки, полуморали, полуразума. Если вдуматься,
если вслушаться, этот ветер несет тысячи полных тревоги и ужаса голосов,
далеких, близких - живых, но заледеневших, беззвучных и (в силу своего
множества и сходства) ставших похожими на айсберг или референдум. Вот так
моя голова блуждала где-то далеко-далеко. Впрочем, это ничему не мешало: я
вовремя улыбалась, вовремя благодарила за зажженную спичку, иногда вставляла
в разговор слово - ничего не значащее, но уместное. Я чувствовала, как
далека от них. Но, увы, не выше их. И эта отчужденность, в результате,
заставляла меня скорее усомниться в моей проницательности, чем в этих людях.