"А.Н.Сахаров. Павел I ("Романовы" #15) " - читать интересную книгу автора

воспринятую им премудрость.
- Скажи, пожалуй! - воскликнул тот, хлопнув себя по коленям, - да ты,
брат, и впрямь как настоящий гатчинец!.. Видал и я их тоже... Ей-ей,
прекрасно, бесподобно! Полюбуйтесь, господа офицеры!
Но господа офицеры и без того уже любовались на ловкого и молодцеватого
детину.
- Господин адъютант! Назначить сего сержанта ныне в развод на ординарцы
к его величеству, - распорядился повеселевший Васильчиков. - А тебя, братец,
прошу в грязь лицом не ударить! - прибавил он, обратясь к Черепову.
- Рад стараться! - бойко выкрикнул "брат Вася" и, совершенно по темпам
прусского образца, повернувшись налево кругом, отошёл от своего командира.
Ростепель и мокреть продолжались уже полторы сутки.
Рыхлый снег валил в неимоверном количестве и предательски застилал
своею белопуховой скатертью изобильные лужи отдалённых и немощёных
петербургских улиц. Конная гвардия квартировала тогда за Таврическим
дворцом, под Смольным. В девятом часу утра части, назначенные в развод,
выступили из казарм. Мимо "Тавриды" тянулась к Зимнему дворцу сначала конная
команда, а за нею весь наличный состав конногвардейских офицеров и, наконец,
отборный пеший взвод внутреннего караула. Люди были в лучших своих мундирах,
синих с золотом, в лучших шляпах с дорогим плюмажем, без плащей, в полной
амуниции, и увязали в глубоком снегу пустынной улицы. В половине десятого
измайловцы и конногвардейцы заступили назначенные им места на дворцовой
площадке. Здесь уже стояла толпа офицеров от разных частей войск, но народу
вообще было очень мало; быть может, потому, что об этом новом явлении
петербургской жизни никакой официальный агент власти и администрации не
извещал публику заблаговременно. Около этого времени к толпе офицеров стали
всё более и более присоединяться лица штаб-офицерских и генеральских рангов,
подъезжая к площадке в своих повозках и каретах. И ни на ком ни единого
плаща, а уж о шубах или муфтах и помину не было! Всё это гвардейское
офицерство присутствовало в одних тоненьких мундирах и с непривычки тряслось
от холода под косым дождём, на ветру, который стремительными и буйными
порывами налетал со взморья. Здесь, в этой толпе, передавалось множество
новых слухов и фактов, но нельзя сказать, чтобы все эти новости нравились
или производили приятное впечатление на массу гвардейцев, давно уже
привыкших к совершенно иным порядкам беззаботной службы и сибаритской жизни.
Сообщали за верное, что отныне, в силу высочайшего приказа, уже ни один
офицер не смел являться никуда иначе как в форменном мундире, тогда как до
сего времени гвардейские щёголи "за редкость мундир надевали", а больше всё
фланировали в муфтах, в шубах да в роскошно расшитых французских фраках из
бархатных и драгоценных шёлковых материй, заботясь единственно лишь о своём
изяществе и помышляя только о трактирах, банкетах, театрах, балах,
маскарадах да о том, чтобы посещать "приятные обществы"; о службе же
действительной и "всякое понятие давно позабыли". Сообщали также, что
офицерам запрещено ездить в крытых экипажах, тогда как при покойной
государыне гвардейский офицер "за стыд почитал себе" не иметь собственной
кареты с шестёркой и даже с осьмёркой рысаков и с зашитым в золото либо в
серебро гусаром, а не то егерем на запятках, теперь же только офицерские
жёны могли выезжать в закрытых экипажах, да и то не шестернёй, а парой или
много-много если четвёрнею цугом, мужья же их обязаны были ездить верхом
либо в простых санках или дрожках, "но отнюдь не с пышностью и