"Эмилио Сальгари. Морские истории боцмана Катрама " - читать интересную книгу автора

спускаться в эту черную бездну.
Время от времени с наступлением сумерек вахтенный замечал на горизонте
какой-то гигантский трехмачтовый парусник, двигавшийся параллельным курсом,
точно сопровождая нас. Но стоило лишь кому-нибудь прибежать на его крики и
навести подзорную трубу в эту сторону, как трехмачтовик, словно бы
растворившись в густеющих сумерках, исчезал. Мы, молодые, гадали, что бы это
мог быть за корабль, но старые матросы, осенив себя крестным знамением,
вполголоса произносили: "Летучий голландец".
Они рассказывали нам, молодым, про этот страшный корабль-призрак,
погубленный некогда его безбожным капитаном и осужденный вечно скитаться по
пустынным морям. Время от времени он нуждается в новом матросе, но попасть
на этот проклятый корабль может лишь безбожник, продавший свою душу дьяволу,
такой, например, как наш капитан. Вот матросы и поговаривали, не по его ли
душу явился этот корабль. Хотя встреча с "Летучим голландцем" ничего
хорошего не сулила и всем нам.
Так оно и случилось уже на следующий день. Мы покинули как раз берега
Африки и направились вокруг Южной Америки в Кальяо. Едва земля скрылась из
виду, как случилось несчастье: один из наших матросов сорвался с реи и
утонул, прежде чем мы успели спустить на воду шлюпку. На следующий день рея
с фок-мачты рухнула у ног капитана, едва не убив его самого. На третий день
буревестник пролетел три раза над нашим кораблем, резко снижаясь всякий раз
над каютой богохульника-капитана.
Буревестник - птица бурь и штормов, она приносит с собой несчастье.
Многие верили, что это душа погибшего моряка, того самого, что упал с
мачты - и она явилась предупредить нас о какой-то беде.
Суеверный ужас овладел всем экипажем. Плавание, так плохо начавшееся,
не могло кончиться хорошо: что-то страшное нависло над нами - все
чувствовали это инстинктом. И только капитана это нисколько не беспокоило:
он сквернословил и богохульствовал еще больше, бросая вызов судьбе.
Казалось, он сходил с ума, напиваясь каждый день до помрачения сознания, а
по ночам по-прежнему из его каюты доносился звон бокалов и стук игральных
костей.
И вот однажды, когда мы подходили уже к мысу Горн, воздух потемнел и
море страшно взволновалось. Над черными валами с белыми гребнями быстро
спускалась темнота, а ветер выл среди снастей и стонал, точно пели какие-то
дьявольские голоса.
В трюме раздавались - и все отчетливо это слышали - странные шумы. То
звон цепей, хотя цепей никаких там не было, то грохот, точно кто-то пытался
пробиться к нам изнутри, то какие-то ужасные стоны и заунывные голоса. Вы
скажете, что это скрипели шпангоуты. Ничего подобного - это я вам говорю,
папаша Катрам! - шпангоуты не умеют так выть и разговаривать.
Спускалась ночь, на палубе было уже темно, и легкая дрожь пробежала у
многих из его слушателей. Юнги притиснулись поближе к матросам, матросы -
поближе к офицерам. Слышно было, как вода журчит под форштевнем судна,
настолько глубокое молчание царило на корабле. Все глаза были устремлены на
боцмана, который, казалось, стал выше ростом и выглядел таким же призрачным
и пугающим, как те привидения, что населяли его "Вельзевул".
- Ближе к закату, - продолжал папаша Катрам мрачным голосом, - вдали
показался скалистый мыс Горн - страшное место, могила многих мореплавателей.
Тут море, казалось, удвоило свой гнев, а на небе то и дело вспыхивали