"Артур Сэлинджэр. Голубой период де Домье-Смита" - читать интересную книгу автора

стар. Весь обед я был настроен враждебно и ограничивался краткими
репликами. Только за кофе я сжато изложил свои летние планы. Выслушав
меня, Бобби задал несколько деловых вопросов. Я отвечал хладнокровно,
отрывисто и кратко, как неоспоримый властитель своей судьбы.
- Ах, как интересно! - сказала гостья Бобби, явно выжидая с присущей
ей ветреностью, чтобы я передал ей под столом свой монреальский адрес.
- Но я думал, ты поедешь со мной на Рой-Айленд, - сказал Бобби.
- Ах, милый, не надо портить ему удовольствие! - сказала миссис Икс.
- А я и не собираюсь, - сказал Бобби, - но я бы не прочь узнать все
более подробно.
Но по его тону я сразу понял, что он мысленно уже обменивает два
билета в отдельном купе на одно нижнее место.
- По-моему, это самое теплое, самое лестное приглашение, какое только
может быть, - с горячностью сказала мне миссис Икс. Ее глаза сверкали
порочным вожделением.
В то воскресенье, когда я вышел на перрон Уиндзорского вокзала в
Монреале, на мне был двубортный габардиновый песочного цвета костюм (мне
он казался верхом элегантности), темно-синяя фланелевая рубаха, плотный
желтый бумажный галстук, коричневые с белым туфли, шляпа-панама (взятая у
Бобби и слишком тесная), а также каштановые, с рыжинкой усики трех недель
от роду. Меня встречал мистер Йошото - маленький человечек, футов пяти
ростом, в довольно несвежем полотняном костюме, черных башмаках и черной
фетровой шляпе с загнутыми кверху полями. Без улыбки и, насколько мне
помнится, без единого слова он пожал мне руку. Выражение лица у него было,
как сказано во французском переводе книги Сакса Орера про Фу Маньчжу,
inscrutable. А я по неизвестной причине улыбался до ушей. Но пригасить эту
улыбку, ни тем более стереть ее я никак не мог.
От вокзала до курсов пришлось ехать несколько миль в автобусе.
Сомневаюсь, чтобы за всю дорогу мосье Йошото сказал хоть пять слов. То ли
из-за этого молчания, то ли наперекор ему я говорил без умолку, высоко
задрав левую ногу на правое колено и непрестанно вытирая потную ладонь об
носок. Мне казалось, что необходимо не только повторить все прежние
выдумки про родство с Домье, про покойную супругу и небольшое поместье на
юге Франции, но и разукрасить это вранье. Потом, чтобы избавиться от
мучительных воспоминаний (а они и на самом деле начинали меня мучить), я
перешел на тему о старинной дружбе моих родителей с дорогим их сердцу
Пабло Пикассо, le pauvre Picasso, как я его называл.
Кстати, выбрал я Пикассо потому, что считал, что из французских
художников его лучше всех знают в США, а Канаду я тоже присоединил к США.
Исключительно ради просвещения мосье Йошото я припомнил с подчеркнутым
состраданием к падшему гиганту, сколько раз я говорил нашему другу:
"Ma-tre Picasso, o-allez vous?" И как в ответ на этот проникновенный
вопрос старый мастер медленным, тяжким шагом проходил по мастерской и
неизменно останавливался перед небольшой репродукцией своих "Акробатов",
вспоминая о своей давно загубленной славе. И когда мы выходили из
автобуса, я объяснил мосье Йошото, что беда Пикассо в том, что он никогда
и никого не слушает, даже своих ближайших друзей.
В 1939 году "Любители великих мастеров" помещались на втором этаже
небольшого, удивительно унылого с виду, трехэтажного домика, как видно,
отдававшегося внаем, в самом неприглядном, верденском, районе Монреаля.