"Дж.Д.Селинджер. Раз в неделю - тебя не убудет" - читать интересную книгу автора

грязных спортивных тапочках. Женщине, собирающей гашеные двухцентовые
американские марки. Женщине, которая была сестрой его матери и писала ей
записки на карточках "Уолдорф-Астории"... Обязательно ли ей говорить?
Обязательно ли ставить перед нею эта его дурацкие, быстро иссякающие
блестящие песочные часы?
- Ты становишься в точности похож на свою мать, когда делаешь вот так
лоб. Да. Совершенно как она. Ты ее хоть немного помнишь, Ричард? [92]
- Да. - Он задумался. - Она никогда не ходила просто. Всегда бегом, и
вдруг, с разбега, в какой-нибудь комнате остановится. И еще она насвистывала
сквозь зубы, когда задергивала занавески у меня в комнате. Почта всегда один
и тот же мотав. Я его помнил, пока был маленький, а вырос и забыл. Потом
уже, в колледже, у меня был сосед по комнате из Мемфиса, он однажды заводил
старые пластинки - Бесси Смит, Тигардена, - и там одна песня чуть меня не
убила: та самая, что любила насвистывать мама. Я сразу узнал. Называется,
оказалось: "Не могу быть паинькой в воскресенье, раз я всю неделю
сорви-голова". Но под конец семестра один тип, Альтриеви была его фамилия,
наступил на нее пьяный, я с тех пор так ее больше и не слышал. - Он примолк.
- А другого я ничего не помню. Одна только чушь какая-то.
- А как она выглядела, помнишь?
-Нет.
- О, она была чудо как хороша, - тетя подперла подбородок худой изящной
рукой. - Твой отец на месте усидеть не мог, когда мама выходила из комнаты.
Кивал, как дурачок, если к нему обращались, а сам не сводил своих маленьких
глазок с двери, за которой она скрылась. Странный он был человек и
довольно-таки нелюбезный. Ничем не интересовался, только бы ему делать
деньги да смотреть на твою мать. Да еще катать ее на этой своей жуткой яхте,
которую он вздумал купить. У него была такая смешная английская матросская
шапочка, от отца, он говорил, ему досталась. Мама всегда старалась ее
спрятать, когда они собирались кататься.
- И это было все, что тогда нашли, да? - сказал молодой человек. - Эту
шапочку.
Но глаза тетки уже упали на раскрытый альбом.
- Нет, ты только посмотри, что за прелесть! - воскликнула она, поднимая
к свету одну из своих марок. - У него такое волевое лицо с перебитой
переносицей, у Вашингтона.
Молодой человек встал и отвернулся от окна.
- Вирджиния сказала на кухне, чтобы подавали завтрак,
Мне пора идти вниз, - проговорил он, но вместо того чтобы уходить,
подсел к ломберному столику рядом с ней. - Тетя
Рена, - сказал он, - послушай меня минутку.
Она подняла к нему умное, внимательное лицо.
- Тетя... э-э-э... понимаешь, сейчас война. Я... ты ведь
видела киножурналы, верно? Ну, и там, по радио слышала...
- Разумеется.
- Ну и вот, я иду на войну. Я должен. Уезжаю сегодня,
сейчас. [93]
- Я так и знала, что ты должен будешь ехать, - сказала тетя, просто,
без паники, без горестных восклицаний: "Последний!" Замечательная женщина,
подумал он. Самая умная, нормальная женщина на свете.
Молодой человек встал, оставляя перед нею свои песочные часы словно бы