"Андрей Саломатов. Моя Москва" - читать интересную книгу автора

экзамена. На месте этого рюшного здания в псевдомавританском стиле больше
четырехсот лет назад была напечатана первая русская книга, кажется
"Апостол", здесь же была открыта первая книжная лавка. А произошло это в
день моего рождения. Факт приятный; наверное, поэтому я увеличил число книг,
вышедших в нашей стране, более чем на десяток. С "Апостолом" их, конечно, не
сравнить - по серьезности не дотягивают, но слов там значительно больше.

Навстречу идут еще одни любители экзотических доктрин, только это уже
не травоядные кришнаиты. Такие же бритые, но во всем черном с непонятными
знаками отличия, где-то от пятнадцати до семнадцати лет. Какие-нибудь
лимоновцы или РНЕшники, охранители чистоты расы. Не надо быть физиономистом,
чтобы понять, что у этих цитрусовых в бритых головах. Один из них без
всякого волшебного слова на ходу спрашивает: "Отец, дай закурить". Я хотел
было произнести монолог о том, что они вступили не в ту бойскаутскую
организацию, но посмотрел в лицо просителю и понял, что не поймет.

Вообще-то, я человек мирный, но при виде красно-коричневых юнцов у меня
чешутся руки. Хочется снять им черные штаны и хорошенько надрать их белые
задницы. Как красных - за моего ни за что ни про что расстрелянного деда, а
как коричневых - за погибшего на войне в первом же бою восемнадцатилетнего
дядю. Ну и за остальных восемьдесят миллионов безвинно убиенных и погибших.
А потом еще добавить за поломанные в лагерях и концлагерях судьбы. За всех
лихачевых и жигулиных, а также за полуграмотных рабочих и совсем неграмотных
крестьян, многие из которых так и не поняли, что они построили и за что
сидят. За перебитых идеологов революции не стал бы. За что боролись, на то и
напоролись.

"Иди ты к черту", - послал я юного чернорубашечника и пошел дальше. Я
могу себе это позволить - у меня широкая грудная клетка и короткая толстая
шея.

Красная площадь - о ней, как и о Кремле, всего пару слов. Уж очень
много о них написано. Лев Николаевич аж в одиннадцать лет написал свой
первый опус, и был он о Кремле. Это, пожалуй, единственное в стране место,
которое при большевиках содержалось в образцовой чистоте.
Кладбище-алтарь-театр ассоциируется у меня отнюдь не с вождем мирового
пролетариата, а с букварем, новогодней елкой и первомайской демонстрацией с
шарами, флажками и молодым отцом, который бодро шагает подо мной - весна.

Прохожу под Иверскими воротами - тоже староновострой. Это вошло уже у
нас в традицию - построить, затем сломать, а потом снова построить. Сколько
раз Москву выжигали до тла, а затем снова отстраивали. О Школьной и
Тулинской улицах в конце семидесятых в газетах писали, что собираются
отреставрировать и обозвать это место музеем ямщицкой слободы. Пописали,
пописали и снесли все под корень - негоже советскому человеку жить в музее.

Вокруг географического центра страны толпятся школьники. Все же нулевой
километр, отсюда начинается отсчет маршрутов во все концы земного шара. Мне
эта исторически случайная точка чем-то напоминает флаг, который американцы
воткнули на Луне. Завораживает. Ребят - тоже. Большая латунная плита