"М.Е.Салтыков-Щедрин. Баран-непомнящий" - читать интересную книгу автора

существо мечется и изнемогает, не умея определить ни характера этих чаяний,
ни источника их. Оно чувствует, что сердце его объято пламенем, и не знает,
ради чего это пламя зажглось; оно смутно чует, что мир не оканчивается
стенами хлева, что за этими стенами открываются светлые, радужные
перспективы, и не умеет наметить даже признаки этих перспектив; оно
предчувствует свет, простор, свободу - и не может дать ответа на вопрос:
что такое свет, простор, свобода...
По мере учащения снов волнение барана все больше и больше росло.
Ниоткуда не видел он ни сочувствия, ни ответа. Овцы с испугу жались друг к
другу при его приближении; овчар Никита хотя, по-видимому, и знал нечто, но
упорно молчал. Это был умный мужик, который до тонкости проник баранье дело
и признавал для баранов только одну обязательную аксиому.
- Коли ты в бараньем сословии уродился, - говорил он солидно, - в ём,
значит, и живи!
Но именно этого-то баран и не мог выполнить. Именно "сословие"-то его
и мучило, не потому, что ему худо было жить, а потому, что с тех пор, как
он стал сны видеть, ему постоянно чуялось какое-то совсем другое
"сословие".
Он не был в состоянии воспроизвести свои сны, но инстинкты его были
настолько возбуждены, что, несмотря на неясность внутренней тревоги,
поднявшейся в его существе, он уже не мог справиться с нею.
Тем не менее с течением времени тревоги его начали утихать, и он как
будто даже остепенел. Но успокоение это не было последствием трезвого
решения вступить на прежнюю баранью колею, а, напротив, скорее
свидетельствовало об общем обессилении бараньего организма. Поэтому и
пользы от него не вышло никакой.
Баран - очевидно, с предвзятым намерением - с утра до вечера спал, как
будто искал обрести во сне те сладостные ощущения, в восстановлении которых
отказывала ему бодр-ственная действительность...
В то же время он с каждым днем все больше и больше чах и хирел и
наконец сделался до того поразительно худ, что глупые овцы, завидев его,
начинали чихать и насмешливо между собой перешептываться. И по мере того
как неразгаданный недуг овладевал им, лицо его становилось осмысленнее и
осмысленнее. Овчары все до единого жалели об нем. Все знали, что он честный
и бодрый баран и что ежели он не оправдал хозяйских надежд, то не по своей
вине, а единственно потому, что его постигло какое-то глубокое несчастие,
вовсе баранам не свойственное, но в то же время, - как многие инстинктивно
догадывались, - делающее ему лично великую честь.
Сам Иван Созонтыч сочувственно относился к страданиям барана. Не раз
овчар Никита намекал, что самая лучшая развязка в таком загадочном деле -
нож, но Растаковский упорно отклонял это предложение.
- Плакали мои денежки, - говорил он, - но не затем я их платил, чтобы
шкурой его воспользоваться. Пускай своей смертью умрет!
И вот вожделенный момент просияния наступил. Над полями мерцала
теплая, облитая лунным светом июньская ночь; тишина стояла кругом
непробудная; не только люди притаились, но и вся природа как бы застыла в
волшебном оцепенении.
В бараньем загоне все спало. Овцы, понурив головы, дремали около
изгороди. Баран лежал одиноко посередке загона. Вдруг он быстро и тревожно
вскочил. Выпрямил ноги, вытянул шею, поднял голову кверху и всем телом