"Наталья Саморукова. Капкан для белой вороны ("Бюро семейных расследований" #4) " - читать интересную книгу автора

докторская степень, не геройский поступок. Однако почти все красавицы ведут
себя именно так, как если бы они были и докторами наук, и героями сразу. На
таких, как я, смотрят снисходительно, с жалостью. Это, мягко говоря, немного
раздражает, точнее, изрядно бесит. У меня все хорошо, меня любит лучший в
мире мужчина, я умна, в целом, если не придираться, хороша собой, друзья не
зевают сонно в моем обществе. Но всякий раз, встречая рассеянный, немного
брезгливый, немного томный взгляд какой-нибудь фифы, невольно вижу себя
полноватой простушкой, несущий тяжкий крест некрасивости. Ну не объяснять же
каждой, что я не так проста, как она в три секунды представила?
Взгляд Иры я встречала периодически. Она смотрела на меня... Нет, это
не передать словами. Сталкиваясь с ней то в магазине, то на парковке, я
потом долго сидела перед зеркалом, всматриваясь в знакомые черты и пытаясь
найти в них то, что видит Ира. Вот эта ее еле заметная усмешка чему
адресована? Моему в меру курносому носу? А это мимолетное недоуменное
движение брови? Не очень аккуратной прическе? Так был ветер, волосы слегка
растрепались, да и в парикмахерскую надо было еще на прошлой неделе, а все
недосуг. Но из мелких погрешностей моего облика Ира делала какие-то очень уж
далеко идущие выводы. Покачивая ключиками от новенькой Мазды, она, подобно
свежему ветру, проносилась мимо. Платиновые волосы шлейфом неслись следом,
тоненькие шпильки задорно цокали по неровному асфальту. На одном плече белая
кожаная сумка, на втором белый палантин. И ни одного суетливого движения. Я
бы уже давно раз пять наступила на свободно свисающий край, а ей хоть бы
хны.
Но это, как говорится, все цветочки. Так, мелкая бабская злоба.
Проблема была в другом. Ира пела. Теперь я уже и не скажу, хорошо ли. Делала
она это так часто и так громко, при так откровенно настежь открытых окнах,
что будь ее голос подобен ангельским трубам, то и тогда жильцы не смогли бы
оценить рулады объективно. Акустика в нашем дворе была отменная.
Особенно любила наша соседка романсы. Надрывные цыганские и печальные
русские. Не брезговала французским шансоном, оперными ариями, джазовыми
импровизациями и даже блатным фольклором вроде "Таганки. "Голосит, прямо до
печенок пронимает", - жаловалась престарелая Марья Степановна из пятой
квартиры. На Иру писали кляузные письма, несколько раз вызывали милицию, но
стражи порядка лишь потешались над нами. Нет такой статьи в законе, чтобы
запрещать человеку петь в собственной квартире. Не ночами же надрывается. И
не было никому дела до нашей печали - каждое утро просыпаться от
пронзительного сопрано, резонирующего так, что стекла дребезжат.

* * *

- Убили, убили окаянную, - голосила соседка по лестничной площадке
Аннушка, мать многочисленного семейства. -Что делается то, а? - причитала
она.
Имея легкий необременительный характер, любимая всеми соседями, Анюта -
кладезь самой полной и самой свежей информации.
- Ты представляешь, Насть, зарезали, как, прости господи, бомжиху
какую-нибудь. На задах, у мусорных баков. Так и лежала там. Всю, говорят,
ночь лежала. Мужчина из второго подъезда пошел мусор выносить, а она там
лежит, скрюченная уже... В чем мать родила... - понизив голос до зловещего
шепота, выдала Анна самую захватывающую на ее взгляд деталь.