"Маргит Сандему. Ненасытность ("Люди Льда" #32)" - читать интересную книгу автора

даже не смотрел в сторону бедняков.
Маленькой Марит становилось почти дурно в его присутствии. И вот теперь
они решили оставить ее одну с этим престарелым деспотом.
Глазами, полными слез, она смотрела, как ее старший брат со своим
многочисленным семейством спустился в долину.
Так Марит стала одной из жертв эмиграции. К тому же она стала одной из
многих, кого общество толкает пожертвовать своей жизнью ради престарелых
родителей. Разве кто-то думает о том, что эти "домашние сиделки" тоже живые
люди? Что они, возможно, хотели бы со временем обзавестись собственным
домом, но вынуждены похоронить свои планы во имя "достойного похвалы
поступка", как это называли люди несведущие? Что в них была своя
индивидуальность, что нельзя смотреть на них только с той точки зрения, что
есть на кого при случае свалить заботу о стариках?
В светлые весенние вечера Марит любила стоять за хлевом и
прислушиваться к отзвуку детских голосов. Во дворе и в лесу играли дети ее
братьев.
Теперь их не было. Они находились в немыслимо далекой стране. Двор,
тропинка, постройки - все стояло в затишье. Лишь в памяти ее возникало эхо
отзвучавших голосов.
Ощущая в себе боль утраты, она смотрела на тянущиеся до самого
горизонта леса Свельтена. Видела четыре горных ручья. Других домов в
окрестностях не было. Из Свельтена вела в долину тропинка, скрытая ветвями
деревьев. Там, внизу, находилась деревня. Далеко, далеко внизу. Там
находилась усадьба помещика, которому принадлежал Свельтен. Туда вынуждены
были ходить на заработки ее братья, и условия работы были каторжными, зато
семья получала право проживания в Свельтене. Значительная часть урожая с их
скудной земли шла в уплату за аренду.
Куда бы она ни бросила взгляд, повсюду были леса, безлюдное
пространство. Но она знала, что в глубине этих лесов, на скрытых от людских
взоров полянах, живут соседи, такие же мелкие хуторяне.

Шли годы, и воспоминания ее тускнели, отзвуки детских голосов
становились все слабее и слабее. В конце концов она перестала их слышать.
В самом начале братья с воодушевлением писали ей о том, что их
окружало. "Если бы ты побывала здесь, Марит, ты бы не поверила собственным
глазам!" Но со временем письма стали приходить все реже и реже. А Марит
продолжала посылать им свои неуклюже написанные письма, на которые не
получала ответа и в которых было всего несколько строк, потому что
рассказывать ей было особенно не о чем. В Свельтене редко что-нибудь
случалось. Один день был в точности похож на другой.
Поток писем из Америки со временем ограничился рождественскими
поздравлениями "дорогому отцу". "Надеемся, что Марит как следует заботится о
тебе, папа, что ты не голоден и чувствуешь себя хорошо". А Марит продолжала
старательно описывать им свои повседневные заботы, писала о том, что рана на
ноге у отца никак не заживает, что в этом году плохой урожай черники, что на
крыше у них поселилась сова... Но она ничего не писала о той нищете, в
которой жила, об отвращении, которое испытывала к отцу. Она ничего не писала
о том, что он выскребал из кастрюли всю кашу, не заботясь о том, ела ли
Марит, как он бранил ее пищу и ее ведение хозяйства, припоминал старые обиды
и выдумывал новые, изливая на девочку всю свою желчь. Дочь, конечно же, не