"Шмиэл Сандлер. Мой любезный Веньямин" - читать интересную книгу автора

конечно, мой дядя... Честных был он правил.
Не вспомнив более ничего, кроме скромных достоинств описанных классиком,
племянник трагически высморкался и вытер пышные усы сиреневым платочком:
- Извините, - сказал он, - а вас как зовут?
- Уильям Константинов Иванов.
- Очень приятно. Вы что, русский?
- Нет, я еврей.
- Гм, странно. А меня зовут Шмуэль Нисанович. Для вас просто Шмулик.
Я нехотя кивнул головой.
- Вы знаете у меня к вам дело, - сказал он, и вдруг спросил:
- Простите, а ваш папа не по милицейской был части?
- Мой папа был полковник МВД Узбекской СССР.
- Кажется, я имел честь знавать его. - Неуверенно произнес Шмулик, -
впрочем, я не убежден, это было так давно. Если не ошибаюсь, ваш род берет
начало...
- Вы не ошибаетесь, но лучше бы вам говорить по делу.
- По делу так по делу. Видите ли, господин Иванов, горшок с цветком,
который вам оставил дядя, предназначался мне.
- Нет уж, пардон, уважаемый, горшок он поручал мне.
- Любезный, Уильям Константинович, позвольте...
- Нет уж это вы позвольте... И причем тут горшок, собственно, где вы
были, когда старик питался одними лишь помидорами?
- Да, - удивился Шмулик, - я знал, что дядя Сеня фраер, но чтобы до такой
степени у него было плохо с питанием...
- Представьте, с питанием у него было очень плохо.
- Говорят, он умер от рака желудка, это правда?
- Правда что от рака, но не желудка, а легких. Впрочем, теперь это не
имеет никакого значения.
- Не сердитесь, Уилл Константинович, и выслушайте меня. Я Вам заплачу. Я
хорошо заплачу вам. Отдайте мне горшок.
Мне стал противен весь этот торг в минуту, когда останки старика еще не
погребены. Я протестующе отодвинул от себя тарелку с фалафелем:
- Сэр, - сказал я, не скрывая издевки, - горшки в цветочном магазине
имеются, купите себе приличествующий.
- Пойми, брат, - вдруг горячо зашептал Шмулик и, потянувшись ко мне
через стол, обдал меня густым водочным духом, - пойми мне дорог горшок как
память о дяде. Как светлая и чистая память.
И вновь он выжал слезу, придав своей физиономии выражение глубокой
скорби. Умел он это делать мастерски: слеза сорвалась с ресниц, повисла на
пышных буденовских усах его, затем упала в рюмку с водкой, звонко при этом
булькнув. Меня это развеселило:
- Послушайте, дяденька, - сказал я, - ловко же вы умеете слезу пускать.
- Ведь горе-то, какое, Уильям, - сказал он.
- Бросьте вы, горе, горе! Горшок я вам не дам, плачьте хоть крокодиловыми
слезами.
- Между прочим, папаша ваш, покойник, был куда покладистее вас.
- Оставьте моего отца в покое! - резко оборвал я
- Это весь разговор что ли? - спросил он, явно задетый моей грубостью.
- Да, весь!
Племянник встал, глаза его сузились и потемнели. Крылья ноздрей нервно