"Жозе Сарамаго. Поднявшийся с земли " - читать интересную книгу автора

тени деревьев, засмотрелся в небо, сам не зная, на что смотрит. Глаза его
были темны и бездонны, как шахты. Нет, он ни о чем не думал; просто чьи-то
лица, какие-то картины проплывали перед ним медленной чередой, а потом
исчезали, и время от времени что-то невнятное срывалось с его губ, так
срывается неизвестно почему камень в горах. Он оперся на локоть - прямо
перед ним был Монте-Лавре, а над городом, над башней замка, какой-то великан
приколачивал подметку, поднимал молоток и с грохотом его опускал. Не спьяну
ли это ему мерещится? Нет, он спит и видит сон. Едет по дороге тяжело
нагруженная телега, а сверху сидит Сара да Консейсан, вот-вот свалится, а
сам он подталкивает телегу сзади, ох, тяжело, сеньор падре Агамедес, и
поднимает колокольчик без язычка, трясет его, чтобы он зазвенел, обязательно
нужно, чтобы он зазвенел, а колокольчик-то - словно из пробки... А вот и
Пикансо подходит к нему, вырывает у него из рук колокольчик, а вместо
колокольчика дает ему в руки мельничный жернов, нет тебе прощения.
______________
* По евангельскому преданию, Христос после тайной вечери вышел с
учениками "на гору Масличную".

Кажется, что проспал целый день, а всего-то прошло несколько минут.
Солнце на прежнем месте, тени не передвинулись. Монте-Лавре не приблизился и
не отдалился. Домингос May-Темпо поднялся, провел рукою по отросшей щетине,
заметил, что в пальцах у него соломинка. Он скатал ее в шарик, потом
разорвал, потом выбросил. Он сунул руку в котомку, достал оттуда веревку и
пошел в оливковую рощу - оттуда Монте-Лавре уже не виден. Он шел и
посматривал по сторонам, словно хозяин, оглядывающий урожай, прикидывающий,
высокие ли, крепкие ли подросли деревья, а потом выбрал себе место для
смерти. Он перекинул веревку через ветку, крепко привязал ее, забрался на
дерево сам, вложил голову в петлю и спрыгнул вниз. Лучше повеситься еще
никому и никогда не удавалось.
Теперь Жоан Мау-Темпо - мужчина в доме, кормилец, хозяин без хозяйства,
наследник без наследства. Коротенькая тень ложится от него на землю. Он
ходит в грубых деревянных башмаках, которые заказала для него мать, и
шаркает ногами, потому что башмаки велики, сваливаются при ходьбе - пришлось
прикрепить их штрипкой-шнурком к обшлагам брюк. Смешно и жалко смотреть, как
на рассвете, когда маслянистым негреющим огнем горит свеча, когда все так
смутно и зыбко, когда руки не слушаются и ноги не ходят, он встает со своего
матрасика, берет заступ - а заступ-то больше самого Жоана, - и кажется
тогда, что он и спал с заступом на плече и в огромных своих башмаках. Он
словно маленький примитивный механизм, знает только одно: махать заступом -
где ж силы-то взять? Сара да Консейсан сказала ему: Сынок, мне из милости
дали для тебя работу, теперь хоть что-нибудь заработаешь, жизнь все дороже
становится, а денег нам взять неоткуда. Жоан Мау-Темпо, знающий жизнь,
спрашивает ее: Я буду землекопом? Что ты, сынок, тебе только десять лет,
куда ж тебе землю-то копать, ответила бы ему Сара да Консейсан, если бы
смогла, да вот не может: в этой латифундии другой работы нет, а своему
ремеслу отец-покойник сына обучить не успел. И вот на дворе еще ночь, а Жоан
уже на ногах, и так уж ему везет, что муть его лежит через Понте-Кава, через
тот благословенный хуторок, где, как было рассказано в предыдущей главе,
спасались от гнева Домингоса домашние его; дважды будь благословен,
Понте-Кава: хоть и велики прегрешения сапожника, хоть и покончил он с собой,