"Бенедикт Сарнов. Сталин и писатели (Книга вторая)" - читать интересную книгу автора

хотел смотреть в будущее без боязни. О, как бы я хотел! Как бы это было
хорошо, если бы я мог, подобно Пушкину, не считая это соблазном, глядеть в
будущее без страха, верить и надеяться!
Собственно говоря, стихи Пастернака - это плач о невозможности для него
такого взгляда. Поэтому самоуговаривание в его стихах звучит гораздо
обнаженней и трагичней, чем в пушкинских.
"Итак, вперед, не трепеща!" - это окрик, понукание самому себе. И это
признание того, что в душе он трепещет, чувствуя, зная, что рано или поздно
все кончится недобром.
И тем не менее он все-таки готов утешаться той исторической параллелью,
которая Цветаеву одиннадцать лет тому назад привела в ярость.
Это значит, что в то время (в 1931 году) еще можно было надеяться, что
и нынешний исторический эксперимент, - страшный, жестокий, кровавый, - в
конечном счете (когда-нибудь!) обернется для нашего Отечества благом. Как
обернулось для него благом "начало славных дней Петра".
Мысль, что и это самое благо, к которому якобы привели страну великие
реформы Петра, вовсе не было для нее благом, - эта простая мысль (для
Цветаевой столь несомненная и очевидная) ему в голову не приходит.
Должно было пройти еще полвека, чтобы эта мысль, став наконец
достоянием "полемики журнальной", не только обрела полную ясность, но и
перестала быть пугающей, шокирующей, чуть ли даже не кощунственной.
Негативное отношение к результатам деятельности великого
преобразователя России - не новость в русской исторической и политической
мысли. Реформы Петра резко осуждали славянофилы, вслед за которыми прокляла
"интернацьонал" Петра Цветаева, противопоставив ему "терем" царевны Софьи.
Да, все это не ново.
Но глубокий кризис, а вскоре последовавший за ним и полный крах
советской политической системы позволили современным историкам по-новому
осмыслить значение и результаты всей деятельности Петра.

Революция Петра изменила страну не меньше, чем революция Ленина. И
она обещала ей взлет на вершину мирового могущества. Уже во второй половине
восемнадцатого столетия екатерининский канцлер Безбородко хвастал, что "ни
одна пушка в Европе без нашего позволения выпалить не смеет". К середине
следующего столетия "Петербургская" Россия достигла апогея своего
могущества, превратившись в супердержаву и "жандарма Европы", в главную
антиреволюционную силу мира, в которой Карл Маркс (точно так же, как сейчас
президент Рейган) видел "империю зла" и "оплот всемирной реакции". Это было
время, когда русский историк Михаил Погодин восклицал: "Спрашиваю, может ли
кто состязаться с нами и кого не принудим мы к послушанию? Не в наших ли
руках политическая судьба мира, если только мы захотим решить ее?.. Русский
государь ближе Карла Пятого и Наполеона к их мечте об универсальной
империи!"
И что же? Уже несколько десятилетий спустя мы видим Петербургскую
Россию в той же ситуации угасания, из которой она вывела когда-то Московское
царство, утратившее гордый статус супердержавы, опять провинциальной и
агонизирующей. Владимиру Ленину суждено было исполнить в начале двадцатого
столетия то, что Петр исполнил в начале восемнадцатого - разрушить отжившую
форму русской политической системы для того, чтобы спасти ее
полувизантийскую, имперскую средневековую сущность. И опять - со своим