"Бенедикт Сарнов. Сталин и писатели (Книга вторая)" - читать интересную книгу автора

Наконец опять поднял взор на икону, но уже с отчаянной, неистовой
молитвой мимо Сына к отцу:
- Да падет сия кровь на меня, на меня одного! Казни меня, Боже, -
помилуй Россию!

Эта "двуипостасность" образа Петра - единственная точка, в которой Петр
из раннего рассказа А.Н. Толстого сближен с Петром Мережковского. Но даже и
в этой точке они - эти два Петра - разные.
Петр А.Н. Толстого не терзается мучительными богословскими вопросами.
Душа его не раздирается надвое между грозным, яростным Богом-отцом и
кротким, милосердным Богом-сыном. Он - реалист до мозга костей, этот Петр.
"На, возьми руку, пощупай..." - говорит он Варлааму, предлагая тому
убедиться, что он, Петр, - человек, а не дьявол. А на сетования Варлаама,
что "на генеральном дворе у спасителя не нарисована рука благословляющая, и
у образа пресвятые богородицы младенца не написано" (что, по-видимому,
свидетельствует о предпочтении официальной Петровской церковью Бога-отца и
умалении прерогатив Бога-сына), реагирует так, как мог бы отреагировать и
атеист: "Эка - наплели!.. Тьма непролазная..."
Этот Петр, надо полагать, ближе к реальному, историческому Петру, чем
Петр Мережковского, являющий собой скорее "рупор идей автора", нежели живой,
полнокровный художественный образ.
"Да падет сия кровь на меня, на меня одного! Казни меня, Боже, -
помилуй Россию!" - молит у него Петр грозного Бога-отца. И в этой, вложенной
автором в его уста мольбе, - предчувствие того, о чем несколько лет спустя
уже в полный голос скажет Цветаева:

Не ты б - все по сугробам санки
Тащил бы мужичок.
Не гнил бы там на полустанке
Последний твой внучок...

Державного однофамильца
Кровь на тебе, бунтарь!

Случилось все-таки, случилось то, что предчувствовал, провидел Петр
Мережковского. Кровь, им пролитая, пала не на него одного, а на его
потомков, на всю Россию. Слезная мольба его, обращенная к Богу-отцу, не была
услышана.
Так у Мережковского, сквозь религиозные терзания его Петра,
проглядывает хорошо нам знакомая историческая параллель. Даже у
Мережковского она просматривается. Это "даже" выскочило у меня потому, что
роман Д.С. Мережковского "Петр и Алексей" был написан до революции. А
рассказ А.Н. Толстого "День Петра", как уже было сказано, писался весной
1917 года, когда новая великая российская смута хоть и не вошла еще в полную
свою силу, но уже началась.
Никакая историческая параллель тем не менее в этом его рассказе не
просматривается.
Вновь обратился он к эпохе Петра спустя одиннадцать лет после того
раннего своего рассказа. Это была пьеса. Называлась она - "На дыбе". И в
самом этом названии теперь уже явственно проглядывала та самая параллель.