"Жан-Поль Сартр. Размышления о еврейском вопросе" - читать интересную книгу автора

они прекрасно знают, что их суждения легковесны и спорны; они просто
развлекаются. Это их противник обязан серьезно относиться к словам, потому
что он в слова верит, а они - они имеют право играть. Они даже любят эту
игру в диспуты, потому что, приводя смехотворные доводы, они дискредитируют
серьезность своих собеседников; они в восторге от собственной
недобросовестности, потому что задача их не в том, чтобы убедить настоящими
аргументами, а в том, чтобы смутить или дезориентировать. Если же вы
начинаете уж слишком их теснить, они замыкаются и пренебрежительно заявляют
вам, что время споров прошло, но это не потому, что для них болезненно
поражение, нет, они только боятся, что будут смешно выглядеть или что их
замешательство плохо повлияет на зрителей, которых они хотели бы привлечь в
свои ряды. Таким образом, невосприимчивость антисемита к аргументам рассудка
и опыта, в которой каждый может убедиться сам, объясняется отнюдь не силой
его убежденности, а скорей, наоборот: его убежденность сильна, потому что он
с самого начала решил быть невосприимчивым.
Он решил также быть страшным. Его стараются не раздражать. Еще бы:
никто же не знает, до каких крайностей он может дойти в пароксизмах своей
страсти. Зато он это знает. Ведь его страсть не провоцируется никакими
воздействиями извне, он прекрасно держит ее в руках, то дает ей волю, то
обуздывает, и распускает ровно настолько, насколько хочет. Своей страстью он
не обеспокоен, но когда он видит отразившееся в глазах окружающих
беспокойство, он видит свое отражение, и уж он старается, чтобы его слова и
жесты соответствовали этому отражению. Этот внешний имидж избавляет его от
необходимости искать свою индивидуальность в себе самом; он сделал выбор:
жить только вовне, никогда не возвращаться к себе и быть только страхом,
который он вселит в других. Даже от Разума он не бежит так, как от
собственного тайного знания о самом себе. Но, скажут мне, а что, если он
такой только по отношению к евреям? Что, если в остальном он ведет себя как
нормальный человек? Увы, отвечу я, это невозможно. Я вспоминаю 1942 год.
Некий рыботорговец, раздраженный конкуренцией двух рыботорговцев-евреев,
скрывавших свою национальность, в один прекрасный день взял в руку перо и
донес на них. Меня уверяли, что это исключение, что он добрый, веселый
человек и замечательно заботливый сын, но я этому не верил. Человек, для
которого приемлемо доносительство, не может разделять наших представлений о
человечности; даже на тех, кому он покровительствует, он смотрит иначе, чем
мы, и его доброта, и его нежность - не такие, как у нас: страсти не
поддаются локализации.
Антисемит готов согласиться, что евреи умны и трудолюбивы, он даже
признается, что в этом смысле он будет послабее. Такая уступка ему ничего не
стоит: эти качества он просто "выносит за скобки". Или, вернее, они входят в
его подсчет с отрицательным знаком: чем больше у евреев достоинств - тем они
опаснее. Что касается самого антисемита, то он на свой счет не заблуждается.
Он знает, что он человек средних способностей, даже ниже средних, и в
глубине души сознает: он - посредственность. Чтобы антисемит претендовал на
индивидуальное превосходство над евреями, таких примеров просто нет. Но не
надо думать, что он стыдится своей посредственности, напротив, он доволен
ею, он сам ее выбрал, - я говорил об этом. Этот человек боится какого бы то
ни было одиночества, будь то одиночество гения или одиночество убийцы. Это
человек толпы: уже и так трудно быть ниже его, но на всякий случай он
старается еще пригнуться, боясь отделиться от стада и оказаться один на один