"Аркадий Савеличев. Последний гетман (Сподвижники и фавориты) " - читать интересную книгу автора

Но об Англии пока что помышлять не приходилось. При российском дворе
Англия стала почему-то не в чести. Берлин! Так сказано было - так и путь
лежал. Без рассуждений. Политик, как любила приговаривать Государыня... Кто
станет спорить?
Высоконравственный наставник Григорий Теплов не забыл свое не такое уж
давнее студенчество. По прибытии уже на колесах в Берлин он без долгих
поисков направил кучера к одному уютному, тихому пансиону. Помнилось, что
там и раньше обитало-то всего с десяток российских недорослей. А сейчас ж
четверо оказалось, да и эти были излишни. После радостных, сентиментальных
приветствий - и как метлой сдуло. Петербургский дворянин Иван Иванович
Обидовский изволит жить в спокое и уединении; само собой, хозяюшка в накладе
не останется - получит за все сполна. Хозяйка не спорила, она душевно
посматривала то на своего прежнего студиоза, то на студиоза нынешнего, а
из-за спины ее выглядывала, и тоже с превеликим любопытством, дщерь
возросшая, с румяной немецкой мордашкой, лет, пожалуй, Кириллиных. Да,
Теплов оставил ее цибастой, тонконогой журавкой, но ведь все-таки годиков
семь минуло? Теперь это уже была полнокровная немецкая журава; хихикала за
спиной матери с довольным пониманием. Наставник, державший в потайном
кармане личную, секретную "инструкцию" его сиятельства камергера, немного
обеспокоился, косясь на своего подопечного. Рукой Ададурова, но за личной
подписью самого камергера, было строго сказано: "Не пренебрегая наук и
всякого европейского етикета, строжайше блюсти нравственность своего
подопечного, а наипаче отвращать от непотребных знакомств, яко девицы, яко
другие особы женского рода". Кажется, и рукой самого камергера поверх
ададуровского письма восклицательный знак был приляпан - как кол осиновый, в
случае чего... Но Григорий-то Теплов, хоть и был уже женат, к тридцати едва
подходил. Забудь-ка хозяюшку семилетней давности! Ее и утешить не мешало -
за это время успел помереть главный кормилец, живи как хошь, вдовица... Судя
по всему, неплохо жила, если так доверительно и ободряюще болтала с прежним
студиозом, который прибыл по старой памяти, то ли дядькой, то ли секретарем,
с каким-то молодым барчуком, весьма приятной наружности.
- Нехай буде гарбузенько... нехай, доннер веттер!...
Кирилл за год пребывания в Петербурге, да при таких
учителях-академиках, неплохо уже владел немецким, но, кажется, по-русски
недооценивал все эти "доннеры" и "веттеры"... черт побери! Искривилось в
недовольности гарбузовое, сочное лицо матери, а немецкая гарбузка прянула к
порогу. На это строгий наставник перед хозяйкой извиниться изволил. Это
Кирилла в точности перевел: что с него возьмешь, избалован российский...
истинно чертенок!
Чтоб излишне не "мэкал" и не "гэкал", камергер рукой Ададурова без
всякой поблажки предписал: "А понеже говорить только на немецком ли, на
французском ли языцех, европейского образования для".
Наставник Теплов прекрасно знал: сам камергер, кроме кой-какой светской
тарабарщины, в тонкости европейщины не входил, но знал и другое: чего сам не
поймет, чужими устами-ушами проверит. Всеобязательно. Потому и в дороге
Кирилла от русского, тем более от малороссийского, говора отучал, а здесь и
подавно. Ни словечка родимого! Пока ученик сидит с новоявленными немецкими
учителями за уроками, надзиратель шепчется на дальнем диванчике с хозяюшкой,
полагая, что его подопечный ни бельмеса не смыслит. И уж само собой - не
слышит. А тот, как и старший брат, пел в церковном хоре, слух имел отменный.