"Владимир Савенков. Живой товар: Москва - Лос-Анжелос [B]" - читать интересную книгу автора

они добрели вместе и внизу расстались - Андрей задержался возле дилера,
одинокого и скучающего, а Барт отправился в номер спать. Андрей суетился,
то обреченность, то азарт пятнами проступали у него на лице. Дилер
насторожился:
- Не советовал бы продолжать, сэр.
Вы не в форме.
- Ерунда, - отмахнулся Андрей. - Лучше поменяйте-ка мне еще двадцатку.
- Извините, - дилер поправил "бабочку" под воротником, - нам нужен
арбитр? Мой совет совсем не плох.
- Ладно, - ответил Андрей, чуть помедлив. Хотел было нахамить, но
пощадил скромного труженика зеленых полей.
- Завтра будет ваш день, уверен.
Андрей посмотрел по сторонам, не слышал ли кто их тихий разговор, и
поплелся к лифту, усмехаясь: цвет сукна с карточного стола - цвет нашей
национальной тоски.


Глава 2


Он провалился в сон, словно в пропасть, и, когда очнулся,
почувствовал себя совершенно разбитым. Стылая (кондиционер работал в
дневном режиме) темная комната, прилепившаяся, точно к шаткому карнизу
птичье гнездо, к самому краю света, опасно раскачиваясь, зависала над
непроглядной бездной. Пальцы судорожно цеплялись за угол тонкого одеяла,
Андрея знобило. Искаженное, будто преломленное в кривых зеркалах,
раздвоенное, расстроенное сознание, гримасничая, смеялось над хозяином.
Едва забрезжив, призраки сверкающего карнавала, искры шелка, бокалов и
ожерелий превращались в ехидные угольки, тлеющие в грязном ватнике
пьяницы, - осколки прошедшего дня, ночи, лиц и улиц, фасадов и интерьеров
складывались в странную мозаику, в далекий образ утопленной в снегах,
затерянной где-то под рубиновой звездой планеты. И все там было, вроде бы,
как у людей - дни и ночи, дома и парки, любовь и деньги, только жили в том
мире немного не по-человечески. Так одна колода карт дает абсолютно разные
расклады, и судьбы могут отличаться друг от друга, как земля и небо.
Андрей замерзал, холод сковывал мысль, наплывала Москва, страшная и
голодная, с бешеными крысами, грызущими шпалы в подземелье пустынного
метро, с клубами пара над трещиной лопнувшего теплопровода, с обглоданными
холодами и страхом (ребрами белых мостов и проваливающейся в сугробы,
идущей от леса, от Сетуни к Поклонной горе стаей одичавших собак, и весь
этот ночной кошмар с разборками смертников на опушках и анютиными глазками
соплячек из подворотен, с выбитыми окнами электричек и скорых поездов, с
расплесканной шутки ради кислотой, сжирающей резину со ступеней эскалатора
и кожу с сапога и ножки модницы, с крестами в свинцовом небе и юродивыми,
надсаживающимися в теплых клозетах, с заводами, прогоревшими в дым и
промасленной ветошью, вмерзшей в лед, которую не в силах выцарапать из
наста ни старуха-нищенка, ни вьюга, вся эта Москва, видение, ледник,
приведенный дьяволом в движение, неумолимо сползал на Андрея по одному из
склонов его памяти, грозя раздавить и человека, и то, что его окружало в
пустыне, от дикой колючки на бархане до рукотворного рая Лас-Вегаса.