"Максим Сбойчаков. Они брали рейхстаг " - читать интересную книгу автора

Пятницкому не захотел. Понимал, как трудно тому пылающую в груди ненависть
погасить. И Федор Алексеевич решил разрядить обстановку:
- Пожалуй, ты прав. Пойду поищу. Может, и найду его.
И когда подчеркнуто неторопливой походкой он направился к колонне
пленных, раздался дружный хохот чуть ли не всего батальона. Даже пленные
смутились и стали оглядываться: что смешного нашли в них русские.
Потребовалось немало времени, пока все улеглось. Митинг продолжался.
Из коротких солдатских реплик подчас узнаешь куда больше, чем из
подготовленных речей. Стало ясно, что многие поняли обращение Военного
совета как вообще отказ от наказания фашистских преступников. Это
заблуждение солдат видел и Гусев. Опершись на винтовку, внимательно
посмотрел на притихшие ряды.
- Неверно выкрикивали здесь, - начал он, - будто мы отказываемся от
мести. Мы и сейчас говорим: отомстим! И скажем еще громче, чем в сорок
первом. И мы дадим клятву дойти до Берлина, окончательно разгромить
фашистскую армию, разрушить гитлеровские учреждения и жестоко покарать
преступных их главарей. А в знак своей великой победы поднимем Красное
знамя. Ведь, кажется, так мы говорили на собрании?
- Так! Так! Правильно!
"Молодец Кузьма, - порадовался Берест, - толково выступил".
- Предлагаю принять это за нашу резолюцию, - указал он на доску, на
которой Сьянов только что приписал: "Недолго осталось ей быть фашистской".
Бурные рукоплескания раздались вокруг.
Митинги прошли во всех полках дивизии, но смысл указаний Военного
совета многие бойцы воспринимали туго. Нужно было провести групповые и
индивидуальные беседы. Берест проинструктировал парторгов рот, комсоргов и
агитаторов, посоветовал использовать гитлеровскую памятку, учившую немецкого
солдата быть зверем.
- Послушайте, что в ней говорилось.
"У тебя нет сердца и нервов, на войне они не нужны. Уничтожь в себе
жалость и сострадание - убивай всякого русского, советского, не
останавливайся, даже если перед тобой старик или женщина, девочка или
мальчик, - убивай, этим ты спасешь себя от гибели, обеспечишь будущее твоей
семьи и прославишься навеки".
Пятницкий никак не мог успокоиться. Насупленный, с невидящими от гнева
глазами, он с ожесточением кусал крепкими зубами сухие былинки и нервно
отбрасывал их прочь. На душе было муторно и беспокойно, он продолжал про
себя еще спорить с замполитом и Гусевым, его мысли о возмездии во многом не
совпадали с тем, что говорилось на митинге. Он, конечно, не собирался
убивать детей и женщин. Но думал отомстить не одному насолившему ему лично
коменданту лагеря - таких палачей среди немцев немало.
- Где же справедливость? - неожиданно вырвалось у чего.
Щербина вопросительно поглядел на друга, догадываясь, какую
справедливость тот ищет.
- Разве замполит Берест говорил непонятно?
- Не в том дело. Лейтенант, видать, политику знает. И говорил толково.
Только... Не пережил он того, что я в концлагере...
Он замолчал, надолго о чем-то задумавшись.
- На митинге многие здорово кричали, - раздался вдруг ровный голос
неслышно подошедшего Бодрова. - Наболевшее рвалось наружу. Справедливости