"Иван Щеголихин. Должностные лица (Роман) " - читать интересную книгу автора

собака все понимает, только ничего не скажет. Надо поставить будку на
прежнее место. Но прежде она зарыла ямку, как могилку кому-то, чему-то,
может быть, прошлому? Собака чуяла ее тревогу, скулила, дергалась, звякая
цепью, и не находила себе места. Зинаида поставила конуру на тот сырой
квадрат земли, где она стояла, и совсем стало муторно от мысли, что денег у
нее всегда было много, пока она жила с Романом. Они могли купить все на
свете, и сейчас у нее вон сколько, она боится выговорить. Но все прятали и
прятали, боялись и боялись любого стука. И что же - она передаст детям свой
страх, вечную тревогу своей Надежде, ну зачем такое наследство?.. Деньги
человека портят, она по себе знает. Не было бы дурных денег, и Валерка дома
бы сидел и лучше учился. И Славик не стал бы пить с тринадцати лет. Лучше бы
они росли в нищете, рванье, зато ценили бы каждую копейку, учились бы
зарабатывать на кусок хлеба. Большие деньги несут разврат, и, пока она жива,
не пустит детей ни в сферу обслуживания, ни в легкую промышленность. Сначала
деньги там получают, а следом инфаркт, гипертонию, инвалидность и позорную
гибель. Пусть идут на завод и делают простое надежное дело, а еще лучше
отправить бы их в деревню, в колхоз, чтобы каждый на земле себя обеспечил,
растил хлеб, доил коров, строил жилище. Но ведь никого не уговоришь, не
заставишь ни правдой, ни обманом.
Она в изнеможении опустилась рядом с конурой, легла щекой на теплую
после дневной жары землю, и вставать не хотелось. Будут жить ее дети, уже
трое, считай, все дни и ночи в тревоге. Или пьяные, или обкуренные анашой, а
потом точно так же будут жить ее внуки-выродки. Не лучше ли всем вместе
собраться и умереть, освободить землю от таких дурных людей?
Она сдаст все банки и только тогда успокоится за своих детей и за своих
внуков. Кажется, сразу стало легче дышать от мысли, что она сбросит - не
банки, а гири чугунные. Счастье дают деньги заработанные, а не краденые.
Пусть ее дети уедут из этого проклятого места. Сколько она помнит себя,
столько ворует. И прячет. И сама прячется. И мужа непутевого прячет, а
сейчас вот ослабела, обессилела от ненависти к нему. И как будто с небес ей
голос: в поте лица добывай хлеб свой. Ей очень хочется, чтобы так говорили
многие голоса, общий и сильный хор. Она вздохнула, подложила руку под щеку,
чтоб не касаться лицом земли, и перестала ощущать, темная пелена всё
затмила, и даже тошнота прошла, ей стало легко-легко, и она куда-то уплыла
от себя самой. Сколько пролежала без памяти, она не знает, очнулась от
глухого воя собаки. Тарзан, сидя на задних лапах, поднял острую морду к
звездам и завыл. Она бы умерла, если бы не ребенок в ее чреве, живое
существо. Именно ребенок ее спас, шевельнулся, перевернулся в ней. Искра
надежды была брошена той девочке, которая потом вырастет, станет женщиной,
станет матерью, крохотное сердечко забилось - тут-тук - и направило свой
толчок в упавшее сердце матери. И оно отозвалось, встрепенулось, тихо
ответило - тут-тук. И стало биться ровно... спокойно... Она открыла глаза,
Тарзан бросился к ней, поскуливая, и мордой подталкивая ее - вставай, не
пугай, так лежат только мертвые существа. Она поднялась, отнесла банку в
сарай за дрова. Завтра она их поставит в погребе вместе с вареньем и
соленьем. А воровать им всем осталось ровно три месяца, дальше она поставит
точку без запятой, и пусть у ее детей начнется жизнь, хоть какая, но другая,
хуже, чем есть, быть не может.

Глава двадцать четвертая