"Татьяна Щепкина-Куперник. Поздние воспоминания " - читать интересную книгу автора

революция утопила в крови Коммуну и отдалась в руки почуявшей свою силу
буржуазии. В этой буржуазии проснулись новые аппетиты: она жаждала вкусить
тех благ, которые ранее были доступны только аристократии. Каждая дочка
консьержа, насмотревшись на гетер Второй империи, хотела быть "львицей" и
умела из кусочка тюля и банта в два су создать себе изящную шляпку, а из ее
пошленькой интрижки с соседом драматург умел создать
романтически-сентиментальную пьесу. В таких пьесах обычно играла Режан и не
имела себе соперниц в создании типов женщин, живших только любовью, причем
не любовью жены, матери, а любовницы, по преимуществу. Но, повторяю, этих
женщин она наделяла правдой жизни. Тонкий ценитель, Гонкур в "Дневниках",
этих его ценнейших заметках, писал о ней: "Так еще никогда не изображали
любви на сцене".

Больше, чем другие французские актрисы, Режан напоминала мне наших,
русских, своей манерой углублять и облагораживать чувства, переводить их из
поверхностного настроения в глубокое страдание; в тех легких комедиях,
которые она играла, она часто заставляла плакать зрителей, показывая
настоящую жизнь, скрытую под слоем театральной выдумки, и всегда была
значительнее своих героинь.

Пленяла ее простота. Она и в жизни была проста, одевалась с милой
небрежностью; вне сцены не прибегала к гриму больше, чем любая парижанка, -
они все подгримировывались, и показаться в обществе неподкрашенной было так
же не принято, как выйти полуодетой.

В ее теплой простоте крылся секрет того обожания, которым она
пользовалась у парижской публики до самой своей смерти.

"Так еще никогда не изображали любви на сцене!" - и эти слова были
написаны тогда, когда в Париже гремела Сара Бернар. Однако про нее никто не
сказал бы этого. Сару Бернар я с нетерпением ждала - и вот увидала - и не
могла в себе победить разочарования, даже никому из парижан не говорила об
этом. Но надо помнить, что артистическое образование я получила в Москве в
расцвет М.Н.Ермоловой, и мне, привыкшей к благородной, целомудренной
простоте и исчерпывающей искренности нашей великой трагической артистки,
Сара Бернар показалась фальшива. Ее "золотой", как говорили парижане, голос,
действительно, очень красивый, совершенно лишен был того внутреннего
содержания, которым пленял голос Ермоловой. Каждая нота его, каждое слово
были вполне отделаны, мастерски произнесены, иногда почти пропеты с
характерной французской манерой, но душа от них не дрожала, ее страданиям
плохо верилось, и чувствовалось, что, как только опустится занавес, она
закутается в свое роскошное манто, сядет в коляску и поедет ужинать с
поклонниками.

Я с юных лет слышала о ней, об ее эксцентричности, о том, как она спит
в гробу, ходит дома в костюме Пьерро, как одевается, чтобы скрыть свою
легендарную худобу, о которой ходили всякие рассказы. Когда я увидала ее,
это была женщина располневшая, пожилая и вся "сделанная". Я думаю, у нее не
было ни дюйма кожи, не тронутой какими-нибудь косметиками. Смотря ее в "Даме
с камелиями", я никак не могла поверить, что она умирает от чахотки, и еще