"Дэвид Седарис. Одень свою семью в вельвет и коттон " - читать интересную книгу автора

книгу взял, просто говорила: "Молодец".
Филипп и тетя Мони часто виделись, так как жили в одной части страны.
Вдвоем они проводили редкие каникулы, иногда в сопровождении друга Филиппа.
Слово "друг" мама произносила по-особенному, но не в плохом смысле, а как
нечто, имеющее, по меньшей мере, два значения. При этом второе значения
было гораздо интереснее первого. "У них милый домик, - сказала мама. - Он
на берегу озера, и они подумывают о лодочке".
"Я в этом не сомневаюсь, - сказал папа и снова пересказал историю про
фен. - Представляете?! Мужчина, который хочет воспользоваться ее феном для
сушки волос!"
Филипп и тетя Мони любили предметы роскоши: симфонии, оперы,
прозрачные супы. Их отношения были такими, которые подходят бездетным,
умудренным опытом взрослым. Они могли закончить предложение, не боясь
получить выговор за поездку в Квик-Пик или лишиться надбавки на карманные
расходы в следующем году. Гонения на мою маму за то, что у нее были дети,
ставили меня в затруднительное положение. Поэтому я мечтал, чтобы у нее был
только один я и чтобы мы жили не в Кливленде. Нам надо было втереться в
доверие и быть под рукой, когда тетя Мони окажется на смертном одре, что
могло, решил я, случиться в любой день. Тетя Джойс теперь летала в Огайо по
три раза в год и звонила моей маме со сводками последних новостей. Она
сообщала, что тете Мони стало совсем тяжело ходить, что Хэнк установил одно
из этих приспособлений, которое поднимает и опускает инвалидную коляску
вверх и вниз по лестнице, что Милдред стала (цитирую) "самое подходящее
слово - параноиком".
Когда тетя Мони уже не могла справиться с бараниной, мама стала
подумывать о том, чтобы ее проведать. Я решил, что она поедет со своей
сестрой или гомиком Филиппом, но вместо этого она взяла с собой меня и
Лизу. Мы поехали на три дня в середине октября. Шофер тети Мони встретил
нас в аэропорту и вывел на улицу к "кадиллаку". "Я вас прошу, - сказала
мама, когда он указал ей на заднее сиденье, я сижу впереди и это не
подлежит обсуждению".
Хэнк хотел открыть ей дверцу, но мама не позволила: "И не надо этих
глупостей типа "миссис Седарис". Меня зовут Шерон, ясно?" Она была из тех,
кто мог разговаривать не тем четким и вкрадчивым тоном, которого требовали
обстоятельства, а вполне обычно, как всегда. Если бы ей поручили взять
интервью у Чарльза Мэнсона, она бы вернулась со словами: "Никогда бы не
подумала, что ему нравится бамбук". Ее поведение сводило с ума.
Покинув аэропорт, мы попали на огромный пустырь. Люди стояли на ржавых
мостах, наблюдая за движением отвратительных поездов под ними. Черные
облака поднимались из дымовых труб, а Хэнк описывал свой собственный метод
жарки ветчины. Мне было интересно, каково это - работать у тети Мони, но
мама никогда не затрагивала этой темы. "Ветчина, - сказала она. - Вот это
уже по-нашему!"
Пейзаж мало-помалу смягчался, и к тому времени, как мы добрались до
Гейт-Миллз, мир снова стал прекрасным. Дома из камня и цветного кирпича
окружали замечательные деревья с толстыми стволами. Парочка в красных
жакетах проехала верхом по центру улицы, и Хэнк замедлил ход, чтобы не
напугать лошадей. Это, по его словам, было предместье, и я решил, что он
подобрал не то слово. Предместье означало деревянные дома, улицы, названные
в честь жен и любовниц основателя поселка: Лора Драйв, Кимберли-Серкл,