"Дэвид Седарис. Одень свою семью в вельвет и коттон " - читать интересную книгу автора

свободу покупать вещи, не обращая внимания на скидки и условия покупки в
кредит. Отец выкупил фургон, и у него ушли месяцы да запугивание продавцов
до того, что они были готовы на все, лишь бы от него избавиться. Он
требовал и получил продолженную пожизненную гарантию на холодильник,
вероятно, считая, что если тот протечет в 2020 году, то он встанет из гроба
и поменяет его. Для него деньги были личными долларами, медленно
накапливающимися, словно капельки из крана. Для тети Мони деньги больше
походили на океан. Потратишь одну волну, и, пока выпишут счет, новая волна
уже на подходе. В этом состоит прелесть дивидендов.
Когда я вернулся из греческого лагеря, мама потребовала, чтобы я
написал ее тете благодарственное письмо. Это была несложная просьба, но,
как ни бился, я не мог сдвинуться с первого предложения. Мне хотелось
убедить тетю Мони в том, что я был лучшим в семье, что я понимал
переплаченный "кадиллак" и диету из бараньих ног, но как же начать? Я
вспомнил маму, болтающую о птицах. По телефону можно было сдать назад или
извиваться, чтобы соглашаться с мнением собеседника. Но в письме делать это
гораздо труднее, как будто твои слова вытесаны на камне.
"Дорогая тетя Милдред" (зачеркнуто). "Самая дорогая тетя Милдред". Я
написал, что в Греции было замечательно, потом стер, заявляя, что там было
неплохо. Это, подумал я, выглядит как неблагодарность, и поэтому начал
заново. "Греция древняя" было вроде ничего, пока я не осознал, что в
возрасте восьмидесяти шести лет тетя не намного моложе Дельфийского храма.
"Греция бедна, - писал я. - В Греции жарко". "В Греции интересно, но,
вероятно, не так интересно, как в Швейцарии". После десятой попытки я
сдался. Когда я вернулся в Рэйли, мама взяла один из моих сувениров -
соляную скульптуру обнаженного дискобола - и отправила ее вместе с
запиской, которую она заставила меня написать на кухонном столе: "Дорогая
тетя Милдред. Огромное вам спасибо!" Эту благодарность вряд ли можно было
назвать самой лучшей, но я сказал себе, что пошлю ей нормальное письмо на
следующей неделе. На следующей неделе я снова отложил это на потом и
откладывал, пока не стало слишком поздно.

Через пару месяцев после моего возвращения из Греции мама, ее сестра и
их гомосексуальный кузен навестили тетю Мони в Гейт-Миллз. Я много слышал
про этого кузена: мама отзывалась о нем хорошо, а папа - возмущенно. Он
любил рассказывать следующую историю: "Наша компания поехала в Южную
Каролину. Был я, твоя мама, Джойс и Дик, а также этот кузен, этот Филипп,
точно. Итак, мы идем купаться в океан и...". На этом месте папа начинал
смеяться. "Мы пошли плавать, а когда вернулись в гостиницу, Филипп постучал
и попросил твою маму одолжить ему - что бы ты думал? - фен для сушки
волос!" Вот и все. Конец рассказа. Филипп не засовывал прибор себе в
задницу, а просто пользовался по назначению. Но все равно папе это казалось
невероятным. "Представляешь, фен для волос! Уму непостижимо!"
Меня тянуло к Филиппу, который заведовал университетской библиотекой
где-то на западе. "А он похож на тебя, - поговаривала мама. - Большой
читатель. Любит книги". Я не был большим читателем, но сумел убедить маму в
обратном. Когда меня спрашивали, что я делал после обеда, я никогда не
говорил: "Да так..." или "Просто воображал, как бы моя комната смотрелась в
алых тонах". Я сообщал, что читал все это время, и мама мне верила. Она
никогда не спрашивала названия книги, никогда не интересовалась, где я эту