"Дэвид Седарис. Одень свою семью в вельвет и коттон " - читать интересную книгу автора

десятицентовые монеты.
"Ну ладно, - сказала тетя Милдред, - посмотрим, что у нас есть". Она
по очереди давала нам незапакованные подарки, которые извлекала из
необычного кулька для покупок, стоящего у ее ног. Кулек был из большого
универсама в Кливленде, который много лет принадлежал ей, по крайней мере,
частично. Владельцем был ее первый муж, а когда он умер, она вышла замуж за
промышленника, в конце концов продавшего свое дело фирме "Блэк энд Декер".
Потом он тоже скончался, и она унаследовала все.
Мне подарили марионетку. Не дешевую, с бледным пластиковым лицом, а
деревянную, при этом каждый сустав с помощью крючков крепился к черным
веревочкам. "Это Пиноккио, - объяснила тетушка Мони. - Его нос становится
длиннее, когда он врет. Ведь ты тоже иногда это делаешь, чуть-чуть
привираешь?" Я начал было отвечать, но она уже повернулась к моей сестре
Лизе. "А это кто у нас тут такой?" Это было похоже на визит к Деду Морозу,
точнее, на визит Деда Мороза к тебе. Тетя Мони подарила каждому из нас по
дорогому подарку, а затем пошла в ванную припудрить носик. Большинство
людей используют это выражение просто так, но когда тетя вернулась, ее лицо
было матовым, будто в муке, и от нее сильно пахло розами. Мама пригласила
ее остаться на обед, но тетя отказалась. "Ну, а Хэнк, - сказала она. -
Ехать долго, я просто не могу". Как мы поняли, Хэнк - это шофер, который
рванулся, чтобы открыть дверцу автомобиля, как только мы вышли из дома.
Наша двоюродная бабушка села на заднее сиденье и накрыла ноги шерстяным
пледом. "Теперь можешь закрыть дверцу", - сказала она, а мы стояли возле
дороги, и моя марионетка махала ей вслед рукой.

Я надеялся, что тетя Мони станет частым гостем в нашем доме, но она
больше не появлялась. Пару раз в год, обычно по воскресеньям, она звонила и
просила позвать к телефону мою маму. Затем они минут пятнадцать
разговаривали, однако их разговор никогда не был веселым - не то, что с
моей обычной тетей. Вместо того чтобы смеяться и свободной рукой поправлять
прическу, мама сжимала в руке телефонный провод, держа его, словно столбик
монет. "Тетя Милдред! - говорила мама. - Как замечательно, что вы
позвонили". Тот из нас, кто пытался подслушать, бывал незамедлительно
пинаем маминой босой ногой. "Ничего. Просто сидела и смотрела на кормушку
для птиц. Вам ведь нравятся птицы?... Нет? По правде сказать, мне тоже. Лу
они кажутся забавными, но... вот именно. Дай им палец, они и руку
отхватят".
Это было все равно, что видеть ее голой.
Когда я ездил в летний лагерь в Грецию, именно тетя Мони купила мне
билет. Мне кажется маловероятным, что она звонила с целью узнать, как еще
она может улучшить мою жизнь. Я думаю, что мама упомянула это в разговоре
так, как это делается, когда ты рассчитываешь на помощь собеседника. "Лиза
едет, но из-за дороговизны Дэвиду придется пару лет подождать. Что вы
сделаете? Ах, тетя Милдред, я не могу".
Но она могла.
Мы знали, что каждый вечер на ужин тетя Мони съедала баранью отбивную.
Каждый год она покупала новый "кадиллак". "Уму непостижимо! - говорил папа.
- Откатывает на нем где-то две тысячи миль, а потом бежит покупать себе
новый. Наверно, еще и за полную стоимость". Это казалось ему безумием, но
для остальных из нас служило признаком класса. Вот что давали деньги: