"Валентина Седлова. Стервами не рождаются... " - читать интересную книгу автора

Валерия и его самого, но на второй день ей так и быть разрешают прийти. И
все лишь благодаря доброте Ирочки. Марина в этот момент едва сдержалась,
чтобы не спросить, а не травмирует ли она их психику одним лишь фактом
своего наличия в этой квартире, и может быть ей стоит оказать любезность
всем присутствующим и наложить на себя руки? Едва смогла промолчать и не
сказать все, что хотела, потому что это все равно ни к чему хорошему бы не
привело: численный перевес был на стороне противника, и вдвоем они бы ее
легко переорали. Ирка еще покрутилась немного перед носом старшей сестры,
якобы примеряя на себя платье перед зеркалом в стенном шкафу, но, поняв, что
спровоцировать ее не удастся, неохотно удалилась, неся в руках свою добычу.
Когда дверь за ними закрылась, Марина отложила книгу в сторону и села,
поджав колени и обхватив голову руками. Нет, они действительно хотят, чтобы
она стала помешанной. И откуда столько ненависти к ней? Разве она кому-то из
них хоть раз сделала гадость? Ну, Ирка не в счет, она сколько себя помнила,
всегда то дралась с ней, то вызволяла у нее свои игрушки. А мать? Да, Марина
знает, что после того, как мать родила ее, ее фигура безнадежно испортилась,
но опять-таки разве в этом ее вина? Или если бы Ирка родилась первой, то все
было бы по-другому? Да, отец не позволил ей тогда сделать аборт, но об этом
уже поздно говорить: вот она, Марина, живая и уже вполне взрослая. Обратно
не запихнешь. И с этим приходится считаться. Может быть действительно,
перерезать себе вены или сигануть откуда-нибудь повыше? Чтобы не раздражать,
не мозолить глаза? Хотя отца жаль, он ее на самом деле любит, хотя и не
всегда может сказать слово поперек матери, даже в ее защиту. А раньше мог,
но потом в нем что-то надломилось, перегорело. Как первый инфаркт получил,
так и сник, ушел в тину.
Она так и просидела до глубокого вечера, а потом сбежала ото всех
гулять на улицу. Снегопад мягко обволакивал ее, одевая в колючую искрящуюся
шубу, снежинки садились на перчатки и тихо таяли. Какой-то случайный
прохожий толкнул ее плечом, прикрикнул: "Смотри, куда идешь!" Она этого даже
не заметила, тихо улыбаясь одной лишь ей известным мыслям. Она устала от
людей, и просто перестала воспринимать все, что они говорят ей.
Новый Год она встретила, закрывшись в своей комнате, потому что за стол
ее не приглашали. Лишь отец забежал к ней и принес бутылку шампанского. Его
красноречивый виноватый взгляд все сказал Мышке лучше любых слов: там, в
большой комнате она персона нон грата. И уж если отец ничего не смог
сделать... Они выпили вместе по бокалу игристого вина, отец пожал ее руку и
ушел к себе в спальню, громогласно объявив, что у него болит голова, и хоть
так продемонстрировав свое несогласие с тем, что вытворяли дома его жена и
младшая дочь.
Потом была сессия, Мышка легко сдала ее и даже не заметила, как все
закончилось. Пару раз встретилась с дипломным руководителем, показала ему
черновик диплома. Руководитель его одобрил, лишь внеся незначительные
корректуры. Так что теперь оставалось ждать мая, чтобы сдать госэкзамены.
За эти сумасшедшие месяцы Марина сильно похудела, у нее испортился цвет
лица, став почти мертвенно-бледным. Выделялись на нем одни лишь глаза,
словно обведенные двумя черными кругами. Сквозь тонкую кожу на руках
просвечивали ниточки вен. Она никому не говорила, но пару раз у нее уже были
голодные обмороки. Нет, не потому что она морила себя голодом - просто
потому что забывала поесть. Когда пропала необходимость рано вставать и идти
в институт, она стала путать день с ночью, и часто просидев за компьютером