"Олег Селянкин. Место в жизни" - читать интересную книгу автора

невозможно, и я назвался.
- Так, офицер запаса, значит, - пробасил мичман. - В гости к нам? Что
ж, одобряю... Только - не обижайтесь, если грубовато скажу, - пораньше
заглянуть надо было. Флот - он, как живой человек, любит внимание, уважение.
Отошел иной человек от флота - глянь, и тот отвернулся от него, закрыл для
него свое сердце... Небось смотрите сейчас на корабли, а они души своей вам
не раскрывают? А для меня их броня будто стеклянная: до киля все вижу...
Тоже ли офицеру столько лет родного флота избегать?
Я смолчал. Да и что можно было сказать в свое оправдание? Сваливать на
военкомат? На командование? Или на извивы текущей жизни? Все это были лишь
отговорки, я понимал их неубедительность, даже фальшивость и потому молчал.
Некоторое время, притворяясь, будто ждет поклевки, молчал и мичман.
Тактично молчал. И так долго, словно я обидел его. Уже подумалось: а не уйти
ли? И тут он заговорил:
- А я четырнадцатый год служу. Флот для меня - и дом, и семья. По
гражданской специальности - тракторист. Попал на корабль, глянул на машины
его, и руки опустились: нешто освоишь такую махину?.. Ничего, осилил... А
как только осилил, стал хозяином над ней - тоска по дому пропала. Будто и
родился где-то здесь, в корабельном трюме или еще где... А тоска по дому, по
родным местам - она иного врага страшнее, и зубы у нее хотя и невидимые, но
острые, въедливые. Попади матрос под ее власть, не подмогни ему в те
минуты - запросто в нарушители дисциплины укатится. Опять же почему? Все ему
опостылело в тот момент: и море, и корабль, и даже приказ. А разве можно в
армии без приказа, по настроению матросскому жить? Да шагу ступить нельзя!
Взять, к примеру, такой случай... Хотя зачем вас примерами глушить? Сами,
поди, не один привести можете... Оседлал механизмы - пропала тоска, жизнь
сначала замечать, а потом - и любить начал. Даже на сверхсрочную остался. И
знаете, что меня привлекло? Не деньги, не форма красивая. - Мичман снял с
крючка очередного красноперого окунька, сменил насадку и продолжал, глядя на
поплавки, застывшие на отшлифованной воде: - Уж очень радостно охранять от
беды свой народ. Стою я, скажем, на вахте, а душа так и поет: сунься кто
непрошеный - живо рога обломаем!
Есть такие люди, что говорят: "Вот уже и старость подходит, не заметил,
как жизнь мелькнула". Начхал я на эту старость! Не будет ее у меня! И опять
же почему? - Мичман гневно смотрел на меня, будто я произнес те слова о
старости, будто я спорил с ним. - Сколько человек в люди вывел я за эти
четырнадцать лет? Сколько сейчас моих учеников на кораблях служит? Почти на
каждом есть мой человек. Не дадут они мне состариться!
Что, к примеру, меня сейчас здесь держит? Окуньки? Да нешто это рыба?
Головастики! Надо будет хорошей - перейду вон туда, где гостиница, и угрей
тягать буду!.. Что же меня якорем держит, да еще на этом безрыбном месте?
Видите вон тот тральщик? На нем Иван Лукашин служит. Тоже мой ученик. - В
глазах мичмана зажглись теплые огоньки, и все лицо сразу стало мягче,
исчезли гневные складки на лбу. - Недавно учения были, так он наколбасил
малость. Вот и придется с него стружку снимать.
Мичман опять нахмурился. Несколько минут мы сидели молча. Потом мичман
достал папиросу, закурил и продолжал уже спокойно:
- Пять лет назад прибыл к нам на корабль Ваня Лукашин. Прямо скажу,
комплекцией не обижен. Ростом без малого два метра, в плечах - половина
того. Весь такой угловатый, вроде бы неповоротливый. И что меня больше всего