"Олег Селянкин. Место в жизни" - читать интересную книгу авторазлило - молчит окаянный! Ты ему объясняешь, показываешь - молчит. Спросишь,
понял ли он, - кивнет и опять ни слова, если не на занятиях. Только на вечерней поверке, когда его фамилию выкрикивали, ответит: "Есть". Почему ответит? Устав велит. Не выдержал я и как-то сказал своему командиру: "Ну и трудного человека вы в подчиненные мне дали". Не знаю, как это случилось, но скоро все на корабле стали звать его так. Только, бывало, и слышишь: "Трудный, тебя мичман кличет". Или еще что... А Иван не обижается. И что интересно - память у него оказалась зверская: раз покажешь и объяснишь, что к чему, - слова не скажет, а все запомнит!.. Скоро стал Иван самостоятельно вахту нести. Хорошо, добросовестно нести, так, что комар носа не подточит. Прошло, может, месяца три - и вдруг новость: Трудный заговорил! А что сказал, сказал без принуждения, по собственной инициативе? "Сапожничать могу. Кому нужно - тащите обутки". Чуете, куда гнет? Частная инициатива! Кустарь-одиночка на корабле объявился!.. Уязвило это нас всех, и решили мы его проучить: натаскали обуви - на месяц работы. Натаскали, а сами мыслью тешимся: "Починишь всю обувь, деньги сдерешь, а потом мы и дадим тебе жизни. Будешь впредь знать, как своего брата матроса обирать!" Мичман несколько минут смотрел на поплавки, потом улыбнулся и продолжил: - Все чоботы починил окаянный! И денег ни копеечки не взял! Тут уж мы опешили: выходит, зря над человеком измывались? Ведь кое-кто ему для ремонта такие обутки принес, что и носить больше не собирался, а теперь в них хоть на параде вышагивай! вызвался обувь чинить?" Он молчал сначала, потом выдавил из себя, словно жернов свернул: "Сапожничать могу, что не каждому дано". Ну, каков говорун? А понимать его надо так: дело он знает, время свободное для товарищей тоже найдет, так почему не помочь? После этого случая все мы другими глазами на Ивана смотреть стали, но кличка та - Трудный - к нему накрепко прилипла... А вскоре и такое произошло... Замполит у нас тогда молодой, горячий был... Он проводил у нас собрание по вопросу сдачи экзамена на классность. Почти все выступили и одно твердили: дело хорошее, нужное. Только Иван отмалчивался. Замполит и навалился на него: "Выскажитесь и вы, товарищ Лукашин". Тот сначала отмалчивался, а потом возьми и брякни: "Я - не кочет". Что тут поднялось! - Мичман зажмурил глаза и покачал головой. - И замполит, и мы - все навалом на Ивана. Это мы-то кочеты?! - Мичман смеется, смеется радостно. - Дней десять обходили Ивана, будто и не было его на корабле вовсе. А он - ничего, спокоен, словно так и быть должно. Может, и дальше играли бы в молчанки, да собрание опять подошло. Вот на нем и выступил один из наших, во весь голос сказал, что есть еще трудные люди и у нас на корабле, что их еще воспитывать и воспитывать надо, чтобы хотя бы к дверям коммунистического общества подпустить. Фамилию не называет, но мы-то знаем, в чей огород камень брошен. Тут и подымается Иван, басит: "У нас в деревне кочеты завсегда друг за другом орут. А мы - люди. Зачем друг дружку перепевать? Шум один... Я с народом согласный". Сказал это и сел. И тихо так в кубрике стало - сравнить не знаю с чем. Сижу и думаю: "Вот уел так уел, черт таежный!" Матросы молчали, молчали да как грохнут хохотом. Только Иван и не |
|
|