"Николай Семченко. ...что движет солнце и светила " - читать интересную книгу автора Терпение, с которым великанша стоически переносила эту духоту и давку,
напомнило Игорю Николаевичу выражение лица его собственной жены: отстраненно-холодное, бесстрастное, только чуть заметно подрагивали губы - он никак не мог понять, приятно ли ей, испытывает ли она радость от близости, может, притворяется, когда, с облегчением вздохнув, вдруг расслабляется, словно тает, и осторожно, на полувыдохе произносит четко и коротко "а!". Лепка вела себя по-другому: бурно, шумно, царапалась, кусалась, визжала, била руками и ногами по его спине, комкала и подминала под себя простыни и подушки - это его ошеломляло и заставляло забывать все на свете, пока наконец не приводила его в чувство одна и та же фраза: "Ну все, хватит!" Бедный мальчик, он-то думал, что сам - герой положения, гигант-трахальщик: что захочет, то и будет, и никакие нежности ему не нужны, разве что пару-другую ласковых слов пробормочет или, чтобы оправдать свою немоту, закроет губами ее рот, но на самом-то деле, ах, Господи, все было иначе: им удовлетворялись, только и всего. Смешно и глупо. Глупо и смешно. И немножко грустно. Все как будто бы совсем недавно было, а ведь столько лет прошло, ой-ей-ей, с ума сойти: его называют исключительно по имени-отчеству, вот и "батей" молодые уже величают. По радио пели под гитару на два веселых голоса: - Сорок лет, сорок лет, еще сорок - и конец! Игорь Николаевич чертыхнулся и отошел от зеркала. Беспристрастное равнодушие холодной плоскости испугало его: неужели он уже не будет молодым? О Боже, Боже, двадцать лет назад он думал о таких вот сорокалетних его подружек, если бросить им кое-что посущественнее уже навряд ли смогут? Ха! Могут, оказывается! Ай, пошляк и циник! Сам-то каков, а? Вот что-то же случилось, черт его знает что, но случилось: то ли заводиться трудно, то ли нужна новизна чувств, то ли что-то мешает, допустим, эта проклятая пружина в диване, которую все недосуг поправить, а она, подлая, в самый неподходящий момент скрипит и старается ущипнуть ягодицу. А может, вовсе и не это мешает, а что-то другое, что словом трудно выразить, потому что не подберешь точного определения тому томлению, нет, не томлению, а горько-сладкому и отчаянному щемлению души, и опять не точно, а впрочем, как передать ощущение чего-то зыбкого и неуловимого, того, что то ли есть, то ли нет, но к чему душа стремится: она знает нечто очень важное, высокое и вечное, что, может быть, никогда в твоей жизни не сбудется, потому что ты упустил, не заметил, не смог понять этого вовремя, когда истина открывалась тебе... - Господи, да о чем это я? - недоуменно буркнул Игорь Николаевич. - И вправду какая-то порча приключилась! Сглаз! Жил - не тужил, а тут - здрасьте! - заговариваться стал, вспомнил то, что давным-давно прошло. Возбуждаю себя, как дрянной мальчишка.. . Он чуть не опоздал на лекцию. Запыхавшийся, сбросил пальто на кафедре и, забыв портфель с текстом лекции, помчался в аудиторию. Что-то говорил, спрашивал, отвечал на вопросы, читал стихи Кузмина, которые помнил наизусть, и все это на каком-то автопилоте, без обычного подъема, будто бы смотрел в конспект, не отрываясь от него, бубнил текст, понижая и повышая голос в местах, специально помеченных в конспекте синим карандашом. |
|
|