"Александр Семенов. Неистовая ночь (повесть)" - читать интересную книгу автора

жительства". С ментами их не роднит ничего, кроме Адама или обезьяны. Это -
люди из системы.
Это странный, очарованный народ. Люди они сплошь и поперек разные,
однако, всех их роднит и примиряет любовь к искусству, к свободе и к милой
девочке Фанни.
Мотаются они автостопом по стране или сидят на нычке, хиппари они или
панкующая лимитежь, поклонники ли литургии, музыканты, поставившие жизнь на
рок-н-ролл, художники помоечных диванов, пехотинцы (ходоки за планом), поэты
андеграунда или же просто кайфовальщики - Господи, да всякий, кто способен
плакать не только по себе, да хавку свою презреть ради святого, а там уже не
важно, любишь ты Христа или Леннона, Роттена или Кришну! - всякий хороший
человек из системы мог прийти на флэт и найти для себя чай, хань, торчево
иль пристанище (на ночь, неделю или месяц, а коли приживешься, так хоть на
сколько хочешь) у милой девочки Фанни...
А кто же такая Фанни? А вот она кто такая.
Фанни впервые оказалась в столице... м-м... фиг знает, сколько лет
назад, без копья в кармане, с книжкой Керуака, с пачкой нот и туманной
перспективой Гнесинки. Она неплохо играла на фоно, но в Гнесинку так ни разу
и не сходила, а к родственникам своим московским даже никогда не дошла,
потому что сразу же заблудилась, попала на Арбат, где ее тут же сходу снял
некий юный кайфовальщик, динамивший прохожим мозги мастерскими гитарными
импровизациями на темы Баха и Вивальди...
А теперь, прежде чем продолжить рассказ про девочку Фанни, в виде
небольшой музыкальной паузы, я спою для вас одну военную песню..."
Малина засвистал на флейте Баховскую "Шутку", Машка смотался за кулисы
и появился вновь с гитарою в руке. Взял на пробу несколько аккордов в первой
позиции и объявил название...
Но не успели, как говорится, зазвенеть клинки, как отряд гвардейцев
кардинала... то есть - тьфу! - целое отделение милиции (полсотни бравых
городовых) вошло в зал... Не иначе, "а намедни Змей Горыныч прилетал,
телефонный провод чуть не оборвал"... Без Горыныча-стукача, понятно, не
обошлось (да впрочем, и не Горыныч вовсе, а вообще какой-то
Шишел-Мышел-Пернул-Вышел). Кто-то капнул, кто-то свистнул, прискакали
расторопы-мусора, тут и паучок в штатском, как из табакерки, возник и -
"Цокотуху (то бишь, тетеньку-заведующую) в уголок, в уголок"...
"Красная свитка!" - ахнула Таня.

Вечерело. Последние трассирующие лучи солнца добивали мертвую
бензиновую лужу. Где-то вдалеке с солидным, утробным звуком содрогнулся
гром. И точно - с севера густою, каменною лавой подымались тучи. Тяжко
вздохнул ветер.
На подоконнике открытого настежь окна в одиночестве сидел Ибрагим. Он с
трудом сохранял равновесие, и туловище его механически вращалось. Грусть
лежала на лице его складками бровей, и даже в спорадическом блуждании
полуулыбки казалось более инерции, нежели расположения души. На коленях
Ибрагим держал тарелку с дымящимся гороховым супом. Но - странно! - пар, что
подымался над тарелкой, вдруг, совсем как в LSD trip, то превращался,
кольцами свиваясь, в кудри каких-то черных ангелиц, крутобедрых и с
физиономиями, как у Поль Робсона (ангелицы вились вкруг него в тяжеловесном
бреющем полете и обмахивали его опахалами), а то вдруг обернулись кольца