"Геннадий Семенихин. Космонавты живут на земле" - читать интересную книгу автора

плодов, стоит летчик в довоенной форме. В петлицах - шпала. Волосы -
спелая рожь. Грудь в орденах.
- Какой яркий снимок! - вырвалось у Горелова.
- Это отец, - мрачно сказал Комков, - на отдыхе в конце сорок
первого снялся. Его в Цхалтубо лечиться после ранения послали. А потом, в
конце того же сорок первого, он погиб под Севастополем.
- А у меня отец в сорок третьем погиб... на Днепре.
- Вот как, - потеплевшим голосом откликнулся Комков, - значит, и вы
сиротой росли? Я о своем отце всего и помню, что запах армейского ремня да
золотой краб на летной фуражке. Рябинки вот еще на лице у него были.
- А я вообще ничего не помню, - грустно признался Алеша, - совсем
тогда маленьким был.
- Да, - вздохнул Комков, - скоро сами отцами станем.
- Не рано ли? - усмехнулся Алеша. - Лично я так нет.
- О! - засмеялся Комков. - И оглянуться не успеете, как все придет.
Сначала любовь, потом взаимность, загс и прочее.
- Так у вас же всего этого еще нет. Вы на три-четыре года каких-нибудь
меня старше.
- Вот чудак, разве же это по заказу происходит? Любовь - это не
пенсия за выслугу лет. Положитесь на мой личный опыт. Через полгода будете
гулять у меня на свадьбе. Хорошая девушка. Честное слово, хорошая.
- Как зовут-то хоть? - спросил Алеша, тронутый счастливым блеском его
глаз.
- Любашей, - охотно ответил Комков, - здешний
финансово-экономический техникум кончает. Сейчас у них самые горячие денечки
- экзамены идут. Жаль, сегодня ночные полеты. Я бы вас познакомил. Однако
чего мы стоим, как два голых петуха? Пора одеваться и - в столовую.
После обеда они сразу возвратились домой. Жаркая погода вынудила обоих
раздеться. Комков перед вечерними полетами прилег, как и полагалось летчику,
но сон не шел, и он с удовольствием продолжал расспрашивать соседа об
авиаучилище, из которого тот прибыл, об однокашниках - среди них могли
оказаться и его знакомые. Алеша рассказал, как добирался в Соболевку,
вспомнил мрачного ночного железнодорожника.
- Это капитан Савостин, - усмехнулся Комков. - Он в нашей дивизии
служил. В прошлом году уволили.
- Плохо летал? - осведомился Горелов. - Или по пословице: четыре
раза по двести, суд чести и миллион двести?
Василий пожал плечами:
- Да нет. Просто наступил кому-то на мозоль. А потом в порядке
сокращения личного состава стали нас омолаживать. Полагалось людей физически
слабых и старшего возраста с летной работы уволить. Ну а омолаживанием кто
занимался в нашей части? Одни старички, которым, моя бы воля, давно пора на
пенсию. Вот они вспомнили строптивость этого капитана и записали его в
"миллион двести". Теперь ходит по перрону, фонариком машет, дежурный по
станции, так сказать. Впрочем, не будем обсуждать, лейтенант, действия
старших. По уставу не положено. - Комков замолчал, но всего на минуту-две.
- Подойдите к окну, Алеша, и посмотрите на аэродром, - позвал он внезапно.
Горелов встал у раскрытого настежь окна. Отсюда, с третьего этажа,
летное поле производило внушительное впечатление. Над выгоревшей, вылинявшей
за лето травой господствовал белый цвет металла. Самолеты с длинными