"Геннадий Александрович Семенихин. Послесловие к подвигу (повесть, про войну)" - читать интересную книгу автора

движением полез в нагрудный карман, извлек оттуда старенькую трубку с
изображением коварно ухмыляющегося Мефистофеля. - Совсем забыт. При
встрече
ваш летчик отдал мне ее на тот случай, если я когда-нибудь разыщу
Балашова.
Буров взял трубку, долго рассматривал ее, потом вернул немцу:
- Спасибо, товарищ Гредель. Я обязательно пост?- раюсь разыскать
летчика Балашова. Если он... если он, разумеется, остался в живых.


2


Окна парадной стороны госпиталя выходили в лес.
Вдоль широкой асфальтовой дороги до самых въездных ворот, словно
исправные часовые, стояли рыжестволые сосны, а подальше от них, будто
пугливо отбежав, светлели молодепькие березки. Нарядные клумбы с пышными
георгинами и астрами были разбиты у входа в желтое двухэтажное здание.
Раньше здесь была дача одного пз членов правительства. Но с тех пор, как
липпя фронта вплотную подошла к Вязьме, хозяин отдал ее на нужды Фронта, а
командование решило разместить здесь очередной стационар для тяжелораненых
солдат и командиров Красной Армии, обороняющих дальние подступы к столице.
За георгинами и астрами уже некому было ухаживать. Небольшие комнаты,
заставленные произведениями краснодеревщиков, наполнились стонами, а пз
просторной гостиной мебель пришлось убрать совсем и поставить в центре
операционный стол, за которым с рассвета и до поздней ночи орудовал теперь
громадный краснолицый хирург Коваленко с грубым простуженным голосом и
сердитым взглядом белесых глаз. Он оперировал лишь самых тяжелых. Но
"самых тяжелых" было так много, что главному хирургу по десять -
четырнадцать часов приходилось бывать на ногах. Ксгда же становилось
совсем невмоготу, то раз пли два за свою тяжелую смепу он просил у старшей
сестры "фронтовые сто граммов", стыдливо прибавляя при этом: "Для того,
чтобы пз саспуть и чтобы рука не дрожала".
Двадцатитрехлетнего командира авиационного истребительного полка майора
Федора Нырко главный хирург оперировал около часа - так много пришлось
извлечь из его тела мелких осколков. Потом, смахивая с широкого лба пот
рукавом не первой свежести белого халата, Коваленко заглянул в журнал и
повелительно распорядился:
- Это тот самый летчик, которому командующий фронтом просил создать
самые благоприятные условия для выздоровления. Поместите в одиннадцатую
одиночную палату на втором этаже.
И майор оказался в небольшой угловой комнатке, где совсем недавно
звучал звонкий смех внуков хозяина дачи. Когда он очнулся, было уже около
полудня и в комнату сквозь полуоткрытое окно пробивались солнечные лучи
ярко сентябрьского дня. Майор увидел белый подоконник, зеленые листья
фикуса, легкую марлевую занавеску с нашитыми на нее розовыми матерчатыми
корабликами. Не сразу понял, что он в госпитале. Потом он вспомнил все
пережитое, до мельчайших подробностей воскресил в памяти события минувшего
дня. Да! То был бой! Жаркий, отчаянный, какие не всякий раз складываются
на фронте. Двенадцать "мессершмиттов" навалились на них. А их было только