"Геннадий Семенихин. Пани Ирена" - читать интересную книгу автора

- Я груздем не назывался, - с холодной усмешкой откликнулся гвардии
капитан, - это вы меня в грузди определили...
- А что, уже не нравится? - подзадоривающе спросил Саврасов. - Могу
Яровикову или Нечаеву поручить это задание, а тебе другое. К примеру,
скажем, два отработанных мотора в Куйбышев на Безымянку переправить. До
Волги лети себе полегоньку: ни тебе "мессеров", пи зениток, даже прожектора
ни одного. Курорт!
- Висла - это тоже ничего, - огрызнулся лениво Большаков, - она при
зенитках и прожекторах совсем как в карнавальную ночь. А па Волге затемнение
от устья и до истоков. Обойдемся и без Яровикова с Нечаевым как-нибудь.
"Виллис", скрипя изношенными рессорами, подпрыгивал по кочкам и уже
несся наискосок по летному полю к одной из самых дальних стоянок, где
находилась "голубая девятка" гвардии капитана Большакова.
У полковника Саврасова была одна отличительная черта. Он становился
особенно заботливым и внимательным, когда речь шла об очень ответственном,
сопряженном с огромным риском полете. В таких случаях он всегда до самой
стоянки провожал экипаж и в зависимости от того, что за человек был командир
экипажа, либо говорил ему дерзкие, подзадоривающие слова, как сто он делал
сейчас с Виктором Большаковым, которого втайне сильно любил, либо до
надоедливости был ласковым и предупредительным, если имел дело с летчиком,
по его мнению, немного колеблющимся, которого надо было подбодрить и
упрочить в нем уверенность в успешном возвращении.
На этот раз боевое задание было не только весьма трудным и опасным. По
мнению начальника штаба полка, экипаж, сумевший накрыть бомбами кинотеатр,
где происходило совещание нацистов, должен был впоследствии попасть под
губительный огонь зенитных батарей и быть неминуемо сбит. Саврасов этого
мнения не разделял. Он даже прикрикнул на подчиненного, когда тот не совсем
уверенно сформулировал эту свою точку зрения, по про себя подумал,
неприязненно поглядев на седую голову пятидесятилетнего начальника штаба: "А
ведь прав старый штабной волк". И у него самого, у бывшего кузнеца Сашки
Саврасова, руководившего первым налетом на Берлин, горько и обидчиво
застучало сердце оттого, что не Мог он беспощадно опровергнуть эти такие
неуместные слова о живом.
Вот почему, провожая гвардии капитана Виктора Большакова в полет,
интуицией опытного летчика, побывавшего во всяких переплетах, понял он, что
не может с безупречной точностью ожидать назад этот самолет и его
приземление, которое было указано в таблице боевого расчета под цифрами
"23.57". И от этой жестокой реальности тоской наполнилось сердце командира.
Так они и ехали в одной машине к самолетной дальней капонирной стоянке:
дважды Герой Советского Союза, молодой, дерзкий полковник, которого знала
вся страна, и никому за пределами своей части не известный рядовой командир
экипажа гвардии капитан Виктор Большаков. Они всю войну провели вместе, в
одном полку, и были незримые нити, которые их прочно связывали, временами
превращая отношения начальника и подчиненного в отношения ровесников.
Над аэродромом набухали плотные сентябрьские сумерки. Пожелтелые листья
грустно шевелились на деревьях. Их глухой и невнятный шелест наполнял
тоской. Сквозь просветы между деревьями с опушки виднелось широкое,
потонувшее в сумерках поле аэродрома. Ночью казалось, что нет ему ни конца,
ни края. Высокие кили дальних бомбардировщиков сейчас почти не
проглядывались даже на близком расстоянии. "Виллис", чихая мотором, домчал