"Геннадий Семенихин. Пани Ирена" - читать интересную книгу автора

их до притаившейся под маскировочной сетью "голубой девятки". Приняв от
техника рапорт о готовности материальной части, Виктор стал па земле
надевать на себя парашют, затягивая на толстых ногах лямки. Один за другим
защелкнулись замки. Фантастически толстый в вечернем мраке, Большаков
похлопал себя по коленкам кожаными крагами, глуховато продекламировал:

Были сборы не долги,
От Кубани до Волги...

В потемках не различишь его глаз, но о самочувствии его гораздо точнее
можно было судить по голосу: он явно подсмеивался над полковником,
остающимся на земле, над его виноватой заботливостью. Саврасов подошел к
капитану ближе, положив на плечо ему руку:
- Ты только не дури, Виктор. Риск, разумеется, риском, но не дури.
Осторожность, она никогда не вредна. Я уважаю тебя, дружище, и ты это
знаешь, - тепло признался полковник, - и если бы не мне, а тебе пришлось
бомбить Берлин, ты бы это задание не хуже выполнил.
- Ну это вы уже зря, Александр Иванович, - перебил гвардии капитан.
Но полковник в знак возражения поднял правую руку, сжав ее в кулак,
толкнул по-дружески капитана в спину.
- Ладно, ладно, старик, давай возвращайся благополучно.
А потом захлопнулись люки, и аэродром огласился гулом запущенных
моторов.

* * *

Рев моторов сплетался в тугую басовитую струю.
Уже несколько минут "голубая девятка" находилась в воздухе. Оба
двигателя равномерно пожирали высокооктановое горючее. Правая рука
Большакова очень легко лежала на штурвальной баранке, а ноги в тяжелых унтах
время от времени утопляли то одну, то другую педаль. В кабине было выключено
освещение, но приборная панель не стала от этого темней. Фосфоресцирующие
стрелки матово отсвечивали. Свет этот напоминал мертвенное мерцание
северного снега под стылой луной, но на Виктора удручающего впечатления не
производил. Наоборот, он ему больше напоминал ровный, успокаивающий глаза
кабинетный свет, при котором хорошо читать умные, интересные книги или
готовиться к занятиям. Немного замкнутый по натуре, Виктор любил ночные
полеты. Время в них тянулось медленнее, чем в дневных, опасности возникали
только над линией фронта, большими городами и целью, а на остальных этапах
маршрута, когда большая машина, растворившаяся в бескрайнем ночном мраке,
становилась настоящей невидимкой, летчиком овладевало подкупающее
спокойствие. Под ровный шум моторов, поставленных на большой шаг винтов,
хотелось думать и думать.
И еще любил Виктор этот двухмоторный бомбардировщик за его
приспособленность к дальним полетам, проходившим очень часто в облаках или
за облаками, когда и земля-то не видна, да за уютность обжитой кабины.
Раньше летал он и на Пе-2 и на СБ, но там приборная доска почему-то казалась
ему сложнее и само расположение тумблеров, рычагов и кнопок не таким
удобным, как здесь.
По глубокому убеждению Виктора Большакова, все летчики делились на три