"Юлиан Семенов. Псевдоним (Повесть)" - читать интересную книгу автора

достоинству. Полагаю, Вы не будете на меня в обиде, если я скажу, что
шаги, предпринятые с Вашей помощью для смены ревизора и тщательного
исследования бумаг в "Первом Национальном", были совершенно недостаточны.

Остаюсь, мистер Кинг, Вашим истинным почитателем
Филиппом Тимоти-Аустином, банкиром".


29

"Дорогой Ли!
Все чаще и чаще я вспоминаю наши годы в Гринсборо, и все настойчивее
и постоянней звучат во мне три слова: "Когда мы были молоды". Нет, прости,
не три, а четыре. Хороший был кассир в "Первом Национальном", согласись!
Однажды за завтраком (а он у меня теперь до ужаса однообразен: немного
овсяной каши и ломтик подогретого хлеба к кофе, живу на "прибыли" с моего
"Перекати-поля", которое, говоря откровенно, медленно, но верно катится в
пропасть) я так рассмеялся, что Этол в ярости чуть не разбила тарелку о
мою голову, и разбила бы, не вступись за меня дочка - главный защитник,
друг и борец за мои права. Я хохотал, сгибаясь пополам, не в силах
остановиться, а когда Этол потребовала объяснить, что может быть смешного
в нашей кошмарной жизни, я попытался объяснить ей, что вспомнил, как твой
папа и мой несравненный покровитель доктор Джеймс Холл пришел в ту аптеку,
где я служил учеником провизора. Он попросил сделать ему повторный анализ
на сахар - бедненький, он так опасался проклятого диабета, - а я подлил в
мензурку кленового сиропа, и мой шеф понесся с венком, купленным у
гробовщика Серхио, в дом твоего папы, чтобы первым возложить его на крышку
гроба, потому что с таким сахаром человек должен умереть немедленно.
Этол сказала, что теперь она до конца убедилась, какую ошибку
совершила, соединив свою жизнь с моей, и ушла к себе в комнату плакать. А
я, рассказав смешную сказку дочке, чтобы как-то отвлечь ее от домашних
сцен, когда жена рыдает, кофе выкипел, каша пригорела, долг тестю вырос в
три раза, количество подписчиков упало раз в семь, - отправился в то
помещение, которое именуется редакцией "Роллинг стоун". По дороге я понял,
что дал моему листочку именно такое название, поскольку перекати-поле
более всего мне по душе, свободное и гонимое ветром, отдельное ото всех
других, тихое, но не подпускающее к себе никого - сжечь можно, но развести
вроде гвоздики на грядках возле дома - никогда.
Знаешь, когда я по-настоящему влюбился в перекати-поле? Когда твой
папа привез меня с собою в Техас на твое ранчо и сказал: "В Гринсборо ты
бы помер от чахотки, как твоя мать, - молодым совсем. Покашляй ты еще
полгода и в одно прекрасное утро увидал бы на платке маленькую капельку
крови. Это бы и стало началом твоего конца. Здесь, в Техасе, ты будешь
жить на ранчо Ли и спать под открытым небом вместе с другими ковбоями,
пасти бычков и баранов, объезжать диких коней, охранять мустангов и
держать наготове карабин, чтобы участвовать в перестрелках, когда нападут
мексиканские "десесперадос", чтобы похитить скот". Я тогда ответил твоему
папе, что я сам прекрасно знаю, как я болен, и кровь уже была у меня на
носовом платке после приступов кашля, но я не просил его заниматься
благотворительностью и лучше бы он дал мне спокойно умереть в Гринсборо,