"Юлиан Семенов. Псевдоним (Повесть)" - читать интересную книгу авторатам хоть можно играть на скрипке местным девочкам или услаждать самого
себя песнями под гитару о той жизни, которая лишь грезится нам, но никогда не бывает. "Ладно, - сказал тогда твой папа, - побурчи еще мне, дороги назад нет, сиди тут и становись мужчиной! Будешь скулить - отправлю к моему младшему, Ричарду, он тебе сразу ребра пересчитает!" И я, проклиная все и вся, стал ковбоем, потом забыл про кашель и про капельки крови на носовом платке, и как высшее счастье вспоминаю те часы, когда объезжал коней, стриг овец, отстреливался от грабителей, а потом привозил из поселка ящики с книгами и погружался в Шекспира и Гизо, Тениссона и Юма, Бернса и Гёте! А каким откровением стал для меня "Толковый словарь" Вебстера! Между прочим, именно благодаря ему я смог покорить Этол: я совершенно поразил ее умением объяснить каждое слово и явление, окружающее нас. Мне, знаешь, порою очень хочется написать смешную историю про то, как парень добился руки прекрасной женщины, несмотря на то, что видимо был неказист и деньгу не умел зашибать, как его соперники, но зато знал наизусть всего Вебстера. А еще я часто вспоминаю красавицу испанку Тонью... Ту, что жила возле форта, милях в тридцати от нас... Ее убил лейтенант из пограничной стражи, перепутав с "Малышом", который и подстроил все это дело, отправив ему письмо, написанное вроде бы ею самою, что "Малыш" будет уходить через границу, одевшись в ее платье... Между прочим, именно Тонья была моим первым и самым прекрасным учителем испанского языка, а я взамен учил ее французскому... Она так мечтала уехать в Нью-Орлеан и пожить там во французском квартале, самом красивом квартале этого города!.. Когда ты меня расспрашивал про нее, я говорил пренебрежительные слова, а как же иначе говорит о девушке молодой балбес, мясо бычков и пил горячее козье молоко?! Мы все находим прекрасные слова для женщины, которая была первой страстью, лишь по прошествии лет, когда открывается новое состояние - не столько тела человеческого, сколько духа. Знаешь, у меня в редакции в туалете висит кусок зеркала, и, когда я драю руки керосином пополам с мылом, чтобы отмыть въедливую типографскую краску, мне так грустно видеть свое изображение. Ли! Вместо длинноволосого ковбоя в сомбреро, с мексиканскими шпорами и с сорокапятикалиберным кольтом за кушаком моему взору предстает м о с ь е с бесцветными глазами и блеклой кожей, тщательно прилизанный, - редактор, увы, должен быть образцом благообразия для граждан, как же иначе, он, словно светский проповедник, блюдет нравственность, будь она трижды неладна, эта наша проститутская нравственность, которая стоит в зависимости от колебания цен на наиболее выгодные акции чикагской биржи! А самое страшное время наступает ночью, когда номер сверстан и разослан подписчикам. Именно тогда я начинаю читать письма редактору. Знаешь, мир разделяется на тех, кто работает, и тех, кто надсматривает за работой, алчно ожидая, когда трудящийся совершит ошибку. Ты не можешь себе представить, как хищно набрасываются на ошибку ехидные старики и всезнающие молодые ниспровергатели. Сами они ничего не могут написать, но, боже, как они умеют отыскать ссылку на то, что Александр Македонский не говорил фразу "Боги помогут", а произнес ее Август, - будто бы они сами пили виски с императором, занемогшим поносом после чрезмерного пиршества в бане, где пар был слишком сухим и горячим! Сладостно урча, будто койоты, они рвут тело написавшего, только б уличить |
|
|