"Юлиан Семенов. На "козле" за волком (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

Степанов вспомнил майора авиации, с которым они ушли в приморскую
тайгу. Это было в другой его прилет на Дальний Восток, уже после смерти
старика Михайлыча. Майора звали Иваном Павловичем, был он кряжист, словно
бы сделан <поперек>, сентиментален (плакал, когда говорил о Черном море и
о первой своей девушке со странным именем Федора) и хвастлив.
- Ты не будешь стрелять, - восторженно дышал он в лицо Степанова, -
ты заколешь кабана клинком! Я выгоню его на тебя, точно на твой номер!
Степанов простоял на <номере> весь день, но Иван Павлович так на него
кабана и не выгнал. Медведей и кабанов спугнул тигр, - он прошел утром по
этим местам, Степанов видел его осторожные, мягкие следы. Когда проходит
тигр, все остальные звери снимаются со своих мест и уходят. Степанов
поразился тогда, читая следы зверей в урочище. Тигр шел мягко, медленно,
следы его были царственно-торжественными, а все остальные звери - даже
медведи - улепетывали, взрыхляя снег, и было заметно, как они испугались,
забыв о достоинстве, - лапы ставили косо, кое-где скатывались по
хребтинам, только бы поскорее убежать отсюда.
Иван Павлович появился возле Степанова уже ночью, весь мокрый,
несмотря на мороз. Он сбросил с плеча вещмешок, набитый мясом.
- За полста километров ходил, - сказал он, - к знакомым охотникам.
Как понял, что тигр всех распугал, так и попер через сопки, - не
возвращаться же тебе во Владивосток без трофеев.
Те десять часов, что Степанов по пояс в снегу стоял в незнакомой
тайге, его душил гнев. <Ты заколешь кабана клинком!> Какой к черту клинок,
тут бы не замерзнуть! Он мысленно материл Ивана Павловича самыми
изумительными ругательствами и мечтал только об одном: сказать ему все это
в лицо.
Но когда он понял, что майор гнал через сопки, по снегу, за полсотни
километров только для того, чтобы принести Степанову <трофей>, ему стало
стыдно, до слез стыдно - и своего гнева, и тех оскорбительных слов,
которые он так тщательно подобрал для Ивана Павловича, пока ждал его, и он
еще раз понял, как может быть несправедлив и жесток к малознакомому
человеку, а ведь мир состоит из малознакомых и так легко ранимых людей...
- Вон стадо дзейрин, - сказал Ванган.
- Где? - спросили Мунко и Степанов одновременно.
- Под холмом. Сейчас они побегут. Они заметят нас и побегут.
Степанов увидел дзейрин в тот момент, когда Мунко развернул машину.
Он увидел громадные, синие, круглые, как у больных женщин, глаза дзейрин.
- Мы убивали их по ночам, - сказал Ванган скрипучим, злым голосом. -
Подгоняли грузовик, включали фары и выбирали самых жирных. Они ведь не
могут двигаться, когда их слепишь фарами... Что ж ты молчишь, Мунко? Тоже
ведь несправедливость... А чем нам было кормить раненых? Они поступали с
фронта, из-под Ленинграда, - живые скелеты... Жестокость всегда рождает
жестокость...


Волка они увидали только через три часа. Они забрались на сопку, и
Ванган вылез из машины (Степанов заметил, что он даже не переобулся - ехал
в ботинках, таких же маленьких, как у Саньки Беляева, и таких же
беззащитных на этом стылом, дымном морозе). Он достал из машины старенький
портфель (с такими портфелями ходят на заседания в домоуправление по