"Юлиан Семенов. Еще не осень... (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

который жесток и четок, как фронтовой продраспред...
Серебровский забрасывал в этом месте еще раз двадцать, но щука больше
не брала - то ли жор прекратился, то ли здесь была одна-единственная эта
старая рыба, пришедшая к каменной гряде на песчаную отмель, чтобы
погреться в одиночестве, застыв в спокойной расслабленности, когда не надо
работать плавниками, чтобы, сопротивляясь течению, стоять там, где
хотелось бы стоять; когда не надо напрягаться, набирая скорость, чтобы
опередить других во время жора; когда можно быть самой собою - уставшей,
старой щукой и не пыжиться, чтобы боялись другие, более молодые, и поэтому
уступали лучшие места на утренней и вечерней охоте...
Серебровский выбрал каменный якорь, обогнул островок с севера,
развернул лодку так, чтобы мягкое солнце грело лицо, и попробовал блеснить
на глубине, на том таинственном водоразделе, где прозрачная, белая вода
четко и устойчиво граничила с водой черной, масленой - глубинной.
<Здесь может быть судак, - подумал Серебровский, - если я возьму
судака, тогда сразу же заложу его в тузлук, а завтра повешу на солнце, и
он провялится дня за два, а как раз в субботу Ромка обещал привезти из
Выборга дюжину пива, и я устрою пир: на сковородке поджарю в оливковом
масле черный хлеб с солью, потом зажарю окуней и приготовлю уху
по-царски>.
Блеснил он долго, но рыба не брала. Он попробовал было новую блесну,
тоже самодельную, из латуни, верткую, быструю: <Сам бы схватил - покажи
издали>. Но и здесь рыба не брала, и он, чтобы не портилось настроение,
поехал к берегу, решив вернуться сюда под вечер, когда запоет комарье, и
по воде пойдут точные, быстрые круги, и солнце будет плавить море,
растекаясь по горизонту малиновым, зловещим цветом: перед тем как
исчезнуть на ночь, солнце словно бы пугает людей безысходностью розового
марева, и красота природы в эти последние солнечные минуты делается
тоскливой, как затаенное ожидание смерти.
<Черт, молочка хочется, - снова подумал он, когда кончил разделывать
рыбу и побросал большие бело-красные куски в кипящую, дымную воду, - литр
бы выпил, ей-богу...>
Он съел щучью голову, отнес котелок в сарай, чтобы комарье не
набилось, нашел в карманах мелочь, взял флягу и пошел по тропке, мимо двух
маленьких, заросших камышом озер, через луг, напоенный тяжелым гудом пчел,
сквозь лес, где росли березы, и было ему так хорошо, как бывало в юности,
- детства у него не было, оно всегда казалось ему жестоким, горьким и
несправедливым, и чем дальше он отходил от той поры, тем с большим
недоумением думал о несправедливости и не мог найти однозначного ответа, и
это раздражало его, приученного к точности - во всем, что касалось жизни,
впрочем, смерти тоже.
Сразу за березовым лесом начиналась пойменная луговина, и по синим
травам ходили коровы, и где-то вдали, словно на манеже цирка, сухо щелкал
кнут пастуха.
<Наверное, доярки живут в том домике, что на взгорье, - подумал
Серебровский, - туда и дорога ведет>.
Он посмотрел на часы. <Всего сорок минут, - отметил он, - я могу
ходить сюда через день. Здесь напьюсь молока, а литр унесу с собой - фляга
не мешает идти, руки свободны...>
- Эй, кто тут живой? - спросил Серебровский, подойдя к финскому