"Юлиан Семенов. Еще не осень... (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

исчезла, словно бы ее и не было, а на том месте, где она была, еще секунду
стояла ее тень - зловещая и черная. Серебровский отпустил леску,
придерживая ее пальцем, а второй рукой полез за сигаретами.
<Давай, давай, - подумал он, - давай, милая. Подерись, а то у меня
испортилось настроение, когда ты покорно шла ко мне. На кой черт ты нужна
мне такая? Такую можно купить... Ты подерись, тогда я обрету в своих
глазах еще большую значимость - я победил хищника, и я буду рассказывать
про тебя друзьям, когда уеду домой... Помнят лишь то, что с трудом дается,
все остальное забывается, скоро забывается...>
Он почувствовал, что рыба остановилась где-то в глубине, и начал
наматывать леску на катушку, и снова рыба покорно шла к лодке, и снова она
исчезла, когда до борта оставалось метра три, и снова после нее стояла в
воде длинная тень, но теперь она уже не казалась черной, а была
густо-зеленой, потому что солнце поднялось еще выше.
Рыба начала метаться, и Серебровский понял, что она устала, и взял ее
легко, и бросил себе в ноги, и увидел, какая она сильная и большая.
<Эту старую щуку хорошо бы отварить с молоком, - подумал
Серебровский. - А если бы я поймал судака на глубине, в горловине, и
несколько окуней, а потом пару пескарей, я бы мог сделать уху по-царски>.
Серебровского однажды угощали царской ухой. Это было в Астрахани, за
Икряным. Ему казалось, что уха по-царски должна обязательно вариться из
стерляди, но бакенщик Феодосий, у которого он тогда жил во время путины,
объяснил, что это неверно и что высший смысл царской ухи состоит в ином.
- Смотри, Яковлевич, - объяснил он Серебровскому, пробуя уху на вкус,
- смотри и запоминай, помру - хрена тя кто этому обучит. Сейчас пора
пришла другая, торопливая. Знаешь, как мой брат все объясняет? Он умный,
ему только думать и осталось - ноги-то отчекрыжило во время войны. Он
говорит, что-де, мол, ныне все норовят машинно работать, с удобством, и
чтоб в поясницу не дуло. То-то и оно - всё норовят бегом и мимо бегут,
мимо, пристальность теряют, лик видят, а в глаза заглянуть не успевают.
Так что учись, Яковлевич, покуда живой я. У меня в затылке ломота - к
смерти это, да и врач в глаза не смотрит, все в лоб мне глядит, в лоб...
Еще лавра кинь. Хорош. А теперь пескаря. С этого и пошла царская ушица.
Пескаря мы с тобой выварим, потом выймем, он клейкость даст воде, вроде
как всех других рыб соединит. Выймем его и щуку кинем. Она для вкуса
жесткоту даст и силу - щука рыба сильная, от нее ноги крепнут. Откипит
белой пеной, мы и ее выкинем и бросим в котел карася и карпа для сладости.
А уж потом белужью головизну, коль стерляди нет. А как сымем с костра, в
кипень молочка подольем - тут тебе и готова царева уха...
...Серебровский, вспомнив Феодосия, ощутил голод, под ложечкой
засосало, он достал из клеенчатой сумки кусок хлеба, медленно прожевал,
запил сладким чаем из термоса. Затем снова метнул блесну и порадовался
тому точному, графическому эллипсу, который прочертила она в небе, и снова
понял, что на этот раз щука блесну не схватит, и рыба действительно блесну
не схватила.
Серебровский досадливо сплюнул и посмотрел на свое отражение в воде и
долго, глядя на себя, размышлял: действительно ли видно, что волосы его
седые и отросшая за две недели борода тоже седая, или просто он знает, что
это так на самом деле, и примысливает водному зеркалу отсутствующие
физические качества, дерзко покушаясь на извечность закона природы,